В зоне листопада - Артем Полярин

Почему-то из конкретного практического русла потянуло в общее абстрактное. Почувствовал вдруг, как рушится система социальных связей. Разрушается жизнь. Работы нет, доступных друзей нет, денег нет, жилья нет. Подумал было – сработали защитные механизмы, спасавшие сознание от перегрузок.

Но это вряд ли, от таких размышлений становилось еще тяжелее. Возможно, это было окольным путем решения проблемы. Сначала от частного к общему. Потом с высоты этого общего к необходимому частному. Поди пойми это мышление.

В итоге все слилось в воронку одного единственного вопроса. Вопроса, который Никону следовало задать себе перед тем, как поднимать пистолет на своего начальника. Зачем!!?? Зачем было это делать? Что это за безумие? Шок? Страх? Инстинкт самосохранения? Ведь можно же было во всем разобраться! Можно же было все обсудить! А теперь что!? Теперь куда? Опять вдруг стало очень больно. Что может сравниться со страданием от грубой непоправимой ошибки? Когда смотришь вслед уходящему поезду или, еще хуже, уплывающему пароходу. Когда нажмешь не ту кнопку, и все взорвется. Или не тот курок. Когда ляпнешь, не подумав, страшное слово, а потом не знаешь, как отловить этого юркого воробья. Мысль о том, что существовали иные, альтернативные, лучшие варианты развития событий и теперь они безвозвратно упущены, может свести с ума любого.

Так бы и брел без цели, сходя с ума, пока не сел бы от бессилия на лавочку и не заснул бы под промозглым дождем. Но даже в такой ситуации случай предоставил альтернативу. В поле зрения попал велосипед. Мысль о том, чтобы завладеть транспортом, уже мелькала. И не раз. Машиной опасно. После сообщения об угоне остановят на первом же блокпосту. Машины снабжены трекерами, да и камеры теперь распознают не только лица, но и номера. Мотороллеры и мопеды, как на зло, не попадались. Да с ними, та же история. И вот – велосипед.

Дорожный, спортивный. Далеко не новый, обшарпанный и поцарапанный. Бывалый. Он привлек Никона своей эргономичной, немного хищной формой. До боли ярко, вспомнилось, вдруг, как это великолепно – крутить педали и чувствовать, как силой своих мышц наматываешь дорогу на колеса.

Никон замер и огляделся. Велосипед стоит, пристегнутый тросиком к деревянной штакетине невысокого заборчика. Хозяин, вероятно, среди ребят, активно о чем-то спорящих с кружками пива в ярко-освещенном пространстве кафе, за широким окном. И дернуло же его в такую погоду поехать на велосипеде. Достал лист бумаги и ручку. Принялся крупными жирными буквами писать на коленке:

«Прости. Мне очень нужен твой велосипед. Я постараюсь его вернуть на это же место. Взамен оставляю коммуникатор.»

Вложил листок в файл. Туда же опустил и плату. Тяжело вздохнув, решительно направился ломать забор. Планка оторвалась от направляющей после третьего удара. Вскочил на алюминиевого коня, спешно закрутил педали. Ехалось страшно и весело одновременно. Темный влажный ветер с новой силой ударил в лицо. Взбодрил. В ногах и руках почувствовалась привычная энергия. На душе стало легче.

Как-то само по себе поехалось на юг, вниз по направлению тяжелого течения Дисифена. Словно движущийся неподалеку массив воды смывал, увлекал за собой потерявшего цель Никона. Поклацав по кнопкам велокомпьютера, нашел проигрыватель. Подключился к нему через блютуз. Запустил первую попавшуюся песню. В динамике зазвучал энергичный нагнетающий мотив:

«Ты пытался читать об этом в книгах,

Надеялся увидеть это в кино, Но истины нет в грязных интригах, Твой взор не очистит хмельное вино. Ты забыл, где ты был, где конец и начало. И не помнишь, зачем появился на свет. Ты не слушал, что жизнь тебе отвечала. После слезной к ней просьбы дать совет. Ты искал ответы не там где надо, И нашел совсем не то, что искал, То, что ищешь – всегда живет где-то рядом. То, что ценишь – всегда цветет где-то рядом. То, что любишь – всегда поет где-то рядом. Под радужной гладью живых зеркал»

– Прости, чувак!

Никон опять ощутил укол совести. То ли от влажного ледяного ветра, то ли от боли нахлынувшей на уставшую душу, захотелось плакать. А, может, даже и скатилось пару слез. Под дождем совсем не понятно. Пару часов покрутив педали, выехал к станции Баркенс. Когда свернул на Капитальное шоссе, потянуло вдруг на место, где нашли Антигонию. От этой мысли передернуло. Промзона ночью – место нынче небезопасное. На месте преступления могут стоять камеры. В кустах может сторожить целый боевой дрон. Тогда велосипед не спасет. Возле съезда на улицу Индустриальную, желая проскочить побыстрее, поднажал. Теперь крутилось не очень легко, чувствовалась вязкая, тягучая усталость.

Опять понесло в лицо мелким противным дождиком. Стало зябко и очень неуютно. Вдали от города, в диком поле на велосипеде. Еще пару дней назад Никон и представить такого не мог. Теперь он крутил педали в никуда. Чем дальше – тем страшнее и туже. Фонари закончились. Дома со светящимися окнами – еще раньше. Редкие машины проносились в заполненном моросью сумраке быстрее, чем Никон мог разглядеть их. Вспомнилось утверждение: холод убил намного больше людей, чем жара. А ведь он, как-то, даже не озаботился обзавестись спичками или зажигалкой. Куртка теплая и надежная, не промокает. Но без движения можно быстро замерзнуть, при пяти то градусах тепла. Отверженность и одиночество заскулили еще громче и жальче. Никон остановился перевести дыхание. Мысли о ночлеге стучались в дверь сознания все настойчивей. Пришлось открыть и оглядеться вокруг. Ни одного светящегося окошка. Ехать назад? Тоже не годится. Значит вперед. Цепь скрипнула опять. Тяжело.

Когда Никон совсем отчаялся, между редкими стволами уцелевших деревьев, словно выглядывая из-за них, блеснул огонек. Послышался пряный запах дыма. Жилье потянуло к себе Никона, словно волка курятник. Вспомнился санитар города. Пошел напрямик через кочки и кусты, чтобы не потерять ориентир. Это действительно оказался дом. Обнесен ветхим забором, да и сам – довоенной постройки. Звонко зачастила мелкая дворняга. Никон попытался отпереть защелку на двери, но ржавая железяка оказалась очень низко. Перелезать было как-то стремно. Волк и курятник – это все таки перебор. В результате нескольких минут неистового труда мелкой, тоже замерзшей охранницы, дверь открылась. Старушачий голос продребезжал:

– Кто там?!

– Бабушка, пустите туриста переночевать, пожалуйста!

– Какого еще туриста?

– Велотурист я!

– Страшно, сынок! А вдруг ты не турист, а бандит какой?

Посыпалось – так посыпалось. Даже бабушка спросоня решила, что Никон вне закона. Да нет, она любому бы так сказала. Разве что, вид юной замерзшей сиротки, тронул бы старушачье сердце до пренебрежения безопасностью.

– Тебе, сынок, в монастырь надо. Тут рядом! Там еще не спят. Всенощную бдят.

– Дайте спичек хоть!

Бабушка, поскрипев немного в дверном проеме, скрылась. Вернулась через минуту. Не подходя близко к калитке, перекинула пакетик с коробком и газетой. Махнула в сторону дороги.

– Туда езжай! Тут рядом. Тебя там примут.

– Спасибо, бабушка, – выдавил Никон и потише добавил: – за гостеприимство.

Поехал по дорожке, размышляя, а пустил бы он такого вот стремного, мокрого велотуриста к себе домой. Вопрос не из легких. Молодую велотуристку может быть и пустил бы. А велотуристу, наверное, дал бы денег на гостиницу или хостел. И то, после верификации. Нет, после пережитого, попробовал бы пустить и велотуриста.

Заросшая до состояния тропинки дорога вильнула вправо. Выезд на асфальт порадовал. Показался свет. Столбики оградки, голые жерди кустов. Двухэтажный дом на берегу небольшого озера. Окна светятся. На углу стоит человек во всем черном, со светильником. Свеча в стеклянной баночке чуть колеблется на сыром ветру. Стоит, смотрит на дорогу. Никон подъезжает осторожно, пытается перевести дыхание на ходу. Голос раздается раньше, чем он успевает заговорить.

– Велотурист?!

– Ага.

– Пойдем.

Бабка, конечно, могла позвонить и предупредить. Уже не важно. Никон плетется за бородачом в длинной черной рясе. Заводит велосипед в полуподвальное помещение.

– На службу пойдешь или поужинаешь?

– Лучше бы поужинать, – отвечает Никон, не очень понимая суть вопроса.

– Ну, тогда, пойдем ужинать. Меня зовут Киприан.

– Никон.

В столовой длинные деревянные столы, застеленные потертой клеенчатой скатертью. Рядом с ними – похожей работы и длины лавки. Никон садится с краю. Пристально смотрит на глубокую тарелку с хлебом. Быстро протягивает руку. Жует. Вкусно. Очень вкусно.

– Вот суп, с обеда остался. Каша, капуста квашеная.

– Спа-си-бо, – благодарит в такт движению челюстей.

Уходит в дальний угол, становится перед иконами. Что-то шепчет. Никон вслушивается, ловит обрывки старых слов. Хруст капусты сильно мешает, но слушает все равно. Суп и каша быстро заканчиваются, зато хлеба много. Запивает все сладким чаем из древней треснувшей чашки. Как в далеком детстве. Вслушиваясь, кладет голову на руки. Растягивается на потертой клеенке. Дышать теперь тяжело, но это не умаляет чувства приятной сытой истомы. Глаза закрываются. Вдали раздается мелодичный шепот. Убаюкивает.