В зоне листопада - Артем Полярин

– Ну, тогда, пойдем ужинать. Меня зовут Киприан.

– Никон.

В столовой длинные деревянные столы, застеленные потертой клеенчатой скатертью. Рядом с ними – похожей работы и длины лавки. Никон садится с краю. Пристально смотрит на глубокую тарелку с хлебом. Быстро протягивает руку. Жует. Вкусно. Очень вкусно.

– Вот суп, с обеда остался. Каша, капуста квашеная.

– Спа-си-бо, – благодарит в такт движению челюстей.

Уходит в дальний угол, становится перед иконами. Что-то шепчет. Никон вслушивается, ловит обрывки старых слов. Хруст капусты сильно мешает, но слушает все равно. Суп и каша быстро заканчиваются, зато хлеба много. Запивает все сладким чаем из древней треснувшей чашки. Как в далеком детстве. Вслушиваясь, кладет голову на руки. Растягивается на потертой клеенке. Дышать теперь тяжело, но это не умаляет чувства приятной сытой истомы. Глаза закрываются. Вдали раздается мелодичный шепот. Убаюкивает.

Дышать тяжело. Никон ерзает на сидении трамвая. Смотрит в окно. Очень странно. За окном незнакомые пейзажи. Дома без окон. Покосившиеся столбы. Деревья – как сгоревшие. Куда бы это он мог ехать? Не может понять. Смотрит в вагон. Все места заняты. Женщины с детьми. Мужики с сумками. Один с длинной удочкой. Пенсионеры. Студенты. Рядом сидит бабушка, чем-то похожая на ту, что не пустила его ночевать.

– Куда мы едем? – кричит Никон сквозь серый грохот стали.

Старушка вяло поворачивается, дребезжит в ответ:

– Спать!

Никон ничего не понимает. Вертит головой. За окнами сереет. Домов становится меньше. Начинается поле. Никон думает: а не выйти ли? Что-то его сдерживает. Страшно покинуть это втыкающее в окна общество и оказаться в голом выжженном поле.

Подходит женщина. Кондуктор, догадывается Никон.

– Ваш билет!

Шарит по карманам. Ничего не находит. Денег тоже нет. Разводит руками. Пользуясь случаем, задает кондуктору тот же вопрос:

– Куда мы едем?

– Спать! – отвечает кондуктор.

Никона трясут за плечо.

– Просыпайтесь! Надо идти спать!

Поднимается. Пошатываясь, плетется за монахом темным гулким коридором, по инерции, неуверенными движениями, ища в карманах билет.

Часть вторая. Вольное днище

Глава 1.

Тусклые горошины светодиодной панели погасли, на секунды уступив место полумраку. Восседающий напротив крепкий мужчина средних лет нервно заерзал, дергано озираясь вокруг. Остановил взгляд на сурьмяном в тон потускневшей стали решеток и от того, очень холодном небе, заполняющем верхнюю половину грязного мутного от мелкой паутины окна. Никон, дождавшись, когда запустится резервный генератор, спросил:

– Как прошла неделя?

– Так же как двадцать семь предыдущих, – последовал хмурый ответ.

– Возможно, появились новые мысли? Что-то вспомнилось?

Никон старался быть вежливым и спокойным. Пытался нащупать ниточку, за которую можно вытянуть посетителя на беседу.

– Мысли старые были: о жратве и о бабах. Вспомнилось, сколько всего этого там.

Махнул головой в сторону окна.

– А какие мысли чаще бывают: о еде или о женщинах?

– Людина, давай, не напрягай меня – понял?! Мысли мои о бабах ему нужны. В твоем возрасте, свои уже иметь пора. Сколько не думай – сытее не станешь. А от болтовни вашей тошно уже. Хотя, вот, с Иркой о бабах можно было и погутарить. Ааааа….вот тут уже все!

Постучал себя по шее под заросшим седой щетиной подбородком. Скривился, оскалив блеснувшие в тусклом свете зубы.

– Да у меня тоже – вот тут уже все! – повторил жест Никон.

Повторил и осекся. Задался вопросом: как это выглядело со стороны? Не скалил ли клыки в кривой гримасе, подобно сидящему напротив?

– Так и вали на хрен отсюда, – живо посоветовал собеседник, кривя ухмылку.

– Я б свалил, да не пускают, – ответил Никон помягче.

– Слушай, а давай дернем, а? – приободрился небритый. – Ты же недалека от охраны ночуешь, так? Камера не запирается? Я те все спланирую. Цени! Заходишь ночью, берешь тихонько пистолет. Потом тянешь его сюда и отдаешь мне. Я устраиваю восстание невинно заключенных. И все. В шумихе разбегаемся. Идет?

– С одним пистолетом ничего не сделаешь, – потянул за неожиданно свесившуюся ниточку Никон.

– Ну, вот что за людина такая!? – возмутился. – Да я с одним пистолетом троих с автоматами положил.

Отреагировал на сомнение остро, пристрастно. Если тщеславие побуждает человека к хвастовству – надо создавать условия для описания подробностей – подумал Никон. Спросил:

– А с автоматами кто был? Тетки на каблуках?

– А ты на экранчике своем почитай, – заосторожничал.

Никон пожал плечами. Небритый не выдержал, зачастил:

– Пенты с автоматами были. Матерые. Искали меня в промзоне. Офицера с пистолетом кирпичом вырубил. А потом пистолетиком-то троих автоматчиков и положил. Еще и патроны остались. Витя это умеет. Не зря Витя молодость провел в баталиях компьютерных и войну от начала до теперь прошел.

Провел синей, в наколках, рукой от лба к затылку, против короткой серой шерсти. Словно гладя Витю за то, что тот имеет богатый жизненный опыт и замечательно умеет убивать автоматчиков из пистолета.

– А потом что?

– Потом… – задумался, опять скривился: – А, блин, суп с котом! Людина, ты этот экранчик, вообще, не читаешь, что ли? Когда я прихожу, ты уже все знать должен, чтобы глупые вопросы не задавать. Ушел я тогда из промзоны, – сделал тяжелый вдох. – Да, не долго Витя вольным воздухом дышал. Шлюха сдала одна за три червонца. Вот о ней мои мысли. И, если хочешь хорошо спать, лучше тебе, парень, этих мыслей не знать.

Уделить побольше внимания Вите, синяя рука которого отправила в мир иной не менее двадцати семи человек, попросил начальник тюрьмы. Даже не попросил – распорядился, доступно объяснив, что может существенно изменить жизнь Никона как в лучшую, так и худшую сторону. Действительно мог. Зона – удельное княжество, в котором безраздельно, при любых режимах, правит один князь. Сюда согнали всех, кому даже подключение к пенитенциарному сектору Мнемонета никак не помогло. Абсолютно необучаемых психопатов.

Грубый эпитет? А как можно назвать человека, который теряет сознание при любой попытке совершить противоправное действие и все равно его совершает? Неоднократно убедившись, что не сможет убежать, отбирает на улице сумочки у дам и без того обеспокоенных унылым бытием. Зная, что не сможет довести дело до конца, пытается кого-то ограбить, изнасиловать или даже убить. Написать на стене лозунг, призывающий к смене действующего правительства или закрытию Мнемонета. Многократно и безуспешно, каждый раз рискуя жизнью, пытается удалить оборудование Мнемонета из своего измученного организма.

Дурак из двух угроз выбирает, на его взгляд, меньшую. Никон согласился помочь. Теперь, раз в неделю, вынужден общаться с человеком, в котором, казалось, поселился сам сатана. Мотив начальника оказался тривиальным до безобразия и старым как мир. Витя, после успешного ограбления нескольких отделений банков, повздорил с подельниками. Избавившись от них, спрятал награбленное в какой-то дыре. Вскоре после этого был арестован при содействии одной особы легкого поведения. Вину свою признал. Но, где лежат сокровища, сообщить отказался, объяснив это простым и безотказным словом, известным всем еще с детского садика – забыл. Не хрен по голове бить при задержании. Суд прошел быстро. Все очевидно. И вот уже около года богатый клад снился главному в тюрьме каждую неделю. Каждую неделю он интересовался у Никона, что там нового. И каждый раз нужно было придумывать отчет о проделанной работе. Снабжать историю свежими подробностями.

Это оказалось тяжело. Энграммы, которые удалось заполучить «на всякий случай», были вместилищем многочисленных и необычных, часто даже ужасных приключений, редко привязанных к каким-либо датам. Кровавые сцены боевых действий и школьных драк чередовались с пьянками и развратом. Ужасные скелеты, покрытые паутиной, в просторном, сумрачном и пыльном шкафу бессознательного. Никон все время удивлялся, как эта нервная система вообще может выдерживать такой накал страстей. Как-то выносила. Человек привыкает ко всему. То, что одному кажется трагедией, для другого может быть рядовым малозначимым событием. Витино предупреждение запоздало. Никон многое уже знал о не таких уж и простых, как заявлено автором, мыслях. Психика переносила такое знание действительно весьма тяжко. После нескольких недель работы, заметил, что хуже спит. В снах, в преобразованной форме, появились некоторые события из закутков чужой памяти.

Энграмма Виктора № 1

«Дышать тяжело. И приятно. Воздух охлаждает разгоряченные легкие. Автомат тяжелит плечо. Залечь бы – да рано. Не далеко еще ушел. Надо бежать. Выстрел? Ложись! Меси грязь коленями и локтями! Грязь тоже приятно холодит. Вся жизнь – грязь. Грязного меня хуже видно в грязи. Надо всему вываляться. Кто там скачет меж кустов? Идиот! С какого детского сада тебя такого выпустили? Стрелял в меня, а теперь прется напролом. Думаешь, что попал? Ошибаешься! В Витю не попадешь! А твоя упитанная башка дурья у меня на мушке. Дырявить или не дырявить – вот в чем вопрос? Из детского сада. Жалко идиота. Мамка, небось, плачет дома. Интересно: мой, таким же будет? Если без отца – точно, таким и вырастет. Зачем миру два идиота вместо двух умных? Незачем. И лежать здесь некогда. А вон и второй лезет. Ладно. В броник стрелять не резон. В плече – фигня. Извини старушка, не дождешься ты своего дурака домой. Бах! Готов. Второй залег. Видать – поумнее. Лениво вставать из этой мягкой грязи. Неужто ль к земле уже тянет? Нет. Рано. Надо бежать. Тяжело теперь в грязи-то. Ничего, через десяток миль отмоюсь»