В зоне листопада - Артем Полярин

Согласно решению суда, гражданин номер 221838469 приговаривается к включению в сектор тяжких преступлений пожизненно и семи годам исправительных работ, на усмотрение совета по взысканиям Мнемонета.

Крокодил сосредоточен и мрачен.

– Поздравляю!

– С чем?

– Вы легко отделались.

– Издеваетесь.

– Вы пока живы. Как я и обещал.

– Премного благодарен! – зло выпалил Никон, сделав несуразный жест кистью в наручнике.

– Не стоит благодарностей.

Пока Никон размышлял, является ли ответ сарказмом или результатом неспособности понимать сарказм, Крокодил продолжил:

– Заменим Ваш поломанный коин на прибор сектора тяжких преступлений. И будете жить как прежде. Под нашим внимательным присмотром, конечно. И семь годиков Вам придется поработать в тюрьме.

– А если я не хочу работать в тюрьме?

– Это никого не волнует. На оговоренный срок Вы полностью в нашей власти.

– Скажите, пожалуйста, кому принадлежат эти голоса?

Саманта спрашивает тоном мягким и вкрадчивым. Голосом, который приятно слушать и с которым хочется говорить. Никон уже несколько недель поражается этому голосу. Певучий, сладкий, с тонкими обертонами, шевелящими сердце. Раньше он таких не встречал. От того постоянно размышляет: врожден ли чудный голос или развит длительными тренировками? Склонялся к версии номер два. Не может хороший специалист по чтению энграмм родиться с таким голосом. Природа не так щедра. Хотя, больше природа Саманту ничем особенным не одарила. Невысокая, полноватая, с простым, даже наивным, вызывающим доверие личиком за большими, на пол лица очками. В толпе, даже, задев плечом, Никон ее бы и не запомнил вовсе. Конечно, если бы она с ним не заговорила.

Из колонок, специально принесенных для работы, на стол проливается диалог:

«Мы знаем этого человека. Он наш сотрудник. Давай, бери за ноги. Тяжелый. Ноги ставь на пол и придерживай за пояс. Подкинь ему пока немного глюкозы. Перепишем за поворотом.

Переписала. Молодец!»

Один голос женский, второй – мужской.

– Я не могу узнать эти голоса, – отвечает Никон, внимательно прослушав запись несколько раз.

– Согласно спектральному анализу, девочке от двадцати трех лет. Парню – от двадцати пяти, – поясняет Саманта. – Они возбуждены. Чего-то боятся. Вы когда-либо слышали это ранее?

– Если только когда-то в кино. Мне запись совершенно не знакома.

Никон действительно уверен – никогда этого разговора не слыхал. Чешет лоб и макушку, пытаясь отыскать в закоулках памяти что-то похожее.

– Вы слышали это осенью прошлого года, – подсказывает Саманта. – Вам было холодно и очень хотелось есть.

Никон вспоминает, как падает в кучу фантиков и держится за холодный металл забора.

– Вы ели конфеты, боролись с обмороком. Потом потеряли сознание.

– Это я помню, – соглашается Никон. – Разговор не помню.

Голос Саманты становится менее приятным. Он уже не столько шевелит сердце, сколько переворачивает внутренности. Хочется закончить беседу, но Саманта настаивает:

– Что с вами произошло после этого?

– Я не помню, – невнятно врет Никон.

– Что Вы помните?

Никон рассказывает, как очнулся на улице и поехал домой.

– Хорошо. Думаю, на сегодня со сканированием закончим. Хорошего Вам дня.

Осторожными, миниатюрными пальчиками снимает с головы Никона тонкую серебристую шапочку из тянущегося, но кажущегося однородным, материала. Логотип Мнемонета со странным кроссвордом и коленчатой перевернутой омегой на паутинке красуется на головном уборе, как и положено, справа. Уходит.

– Вы нам не помогаете.

– А кто же, тогда, участвует в сканировании энграмм. Подробно рассказывает о том, что с ним происходило на протяжении последнего полугода? – возмутился Никон.

– Внешне участвуете, но результат нулевой. Вы не заинтересованы в том, чтобы мы узнали, что случилось с вами и вашим коином.

– Мне ваш результат абсолютно безразличен, – стараясь дышать спокойнее, ответил Никон. – Но я помогаю вам. Люди, которых вы ищете, очень осторожны.

Возможно ли спрятаться, когда твой организм напичкан умной, следящей за тобой круглосуточно электроникой? Возможно ли сохранить тайну, когда сканируют самые глухие закоулки твоей памяти? Реально ли укрыться, когда все твои движения регистрируются и интерпретируются?

Инженеры Мнемонета считают – неосуществимо. У них есть резон. За то, чтобы это было невозможным, им хорошо платят. Их работа в том и заключается, чтобы вытянуть из человека все, что может оказаться полезным.

Еще совсем недавно Никон общался с гражданами, считающими по-другому. Утверждающими, что человек -больше, чем просто материя, структуру которой, можно сканировать и распознавать. Материальная система, которой можно управлять извне. Человек для этих смельчаков – душа, свободная и неподвластная состоящему из атомов.

Глава 3.

Зима выдалась холодная. Частенько бывали периоды, когда свежий сухой снег под ногами хрустел словно соль, а деревья в округе звонко потрескивали от напряжения. В такие недели, особенно вечером, когда совсем стемнеет, природа казалась по-настоящему пустой и чистой. Чудилось: азот и кислород тоже замерзли и выпали легкими хлопьями поверх опередившей их воды. Звезды на абсолютно черном, объемном своде неба виделись как никогда яркими и живыми. Словно наблюдатель оказался с ними в одном безвоздушном пространстве. Так вселенную, наверное, видят и ощущают космонавты, когда висят на орбите планеты или летят с одной планетарной орбиты на другую, в тонкой и хрупкой жестянке. Оторванные от эйкумены, одинокие посланники.

Никон часто испытывал подобные чувства. Особенно, когда снег заносил дороги, а мороз опустошал все вокруг. Там, на расстоянии нескольких часов активного вращения педалей, кипела жизнь. Не такая бурная, как еще десять лет назад. Хоть и постепенно затухающая, но довольно разнообразная и привлекательная. Среда в которой он вырос, к которой привык и с которой совсем не желал расставаться.

Жизнь на изолированной от внешнего мира территории и в изолированном сообществе тяготила Никона. Не то, чтобы ему было здесь совсем уж нехорошо – нет. Люди, населявшие обитель, оказались весьма интересны. Отведенная гостю комната оказалась тепла, светла и уютна. Часто это даже радовало, особенно когда руки, ноги и нос занемеют от мороза. Рацион тоже предоставлялся хоть и не очень разнообразным, но на удивление калорийным и вкусным. И все равно – чего-то не хватало. То ли близких и друзей хотелось увидеть. То ли прокатиться на метро, зайти в большой супермаркет и выбрать, хоть и не на таких богатых полках как ранее, что душа пожелает. Хотелось чего-то иного. Никон сам не мог понять, чего хотелось.

Иногда казалось – тяготят возложенные на него обязанности. Но, в то же время, стоило пару дней не подержать в руке топор или лопату, как рука начинала скучать о приятной тяжести орудия. Прямо, вот, хотелось идти на свежий воздух, рубить или копать. Здесь, в изгнании, он вспомнил – какая это радость: держать в руках инструмент, чувствовать во всем теле силу управляться с ним, видеть результат хоть и грубого, но важного для людей труда. А как же легко думается в часы такой монотонной работы! Мысль как бы катится и течет с движением рук, следуя спокойному размеренному ритму.

Труд совместный, коллективный, подчиненный общей цели задавал еще более строгий и продуктивный темп мышления. Да и сотрудники оказались, на редкость, интересными и загадочными людьми.

Вот, взять хотя бы Киприана, встретившего в ту злополучную ночь – еще тот специалист по странному. Однажды, интенсивно, возя по бревну зубьями двуручной пилы, он, разгоряченный вгрызанием вглубь ствола, выдал загадочную сентенцию о смысле жизни. Так и говорит:

– Смысл жизни в том, чтобы подготовиться к смерти.

– Парадокс! – отвечает Никон в такт движению рукоятки. – Зачем жить с таким смыслом? Проще сразу умереть при рождении или вообще не зачинаться.

– Парадокс…, – задумывается. – Да, действительно это может прозвучать странно и неожиданно. Хотя можно сказать и так: смысл смерти в том, чтобы подготовиться к жизни. Все зависит от того, какой смысл вкладывать в понятия жизнь и смерть. Если жизнь – это хотение, спание, едение, работание, размножение и кайфование, а смерть – это прекращение всего перечисленного, тогда да – утверждение совершенно глупое.

– А может быть по-другому? – со скепсисом интересуется Никон.

– Да. Если представить, что жизнь, на самом деле – это смерть. Допустим, приглядевшись к окружающим нас несовершенствам. А смерть, на самом деле – переход в новую жизнь. Более полную и свободную.

– Если так представить, то тут, наверное, и Мнемонет уже не спасет.

– Если так представить, то это может спасти тебя от Мнемонета.

Говорить загадками в стиле Киприана. Никону иногда казалось – тот смеется или издевается. Или просто сходит потихоньку с ума. Конечно, посиди тут годами в глуши. Ни жены веселой, ни интернета обширного. Поневоле начнешь думать о том, что жизнь на самом деле – это смерть и наоборот. Но звучали слова монаха не жалко и обреченно. Находились в них некая фанатичная уверенность и связанная с ней сила.