Набоковская Европа - Алексей Филимонов

Юлька. Его образы стали именами нарицательными. Его имя знают даже те, кто не прочёл ни одной его книжки!

Сонберг. Так он – писатель?!

Юлька. Да, великий писатель, изменивший всю мировую литературу и эстетику!

Сонберг. (Хитро.) Человек искусства способен так переработать свои личные переживания, что они становятся притягательными для других. И тогда он получает от жизни всё, о чём мог только мечтать: деньги, мировое признание, любовь девушек…

Юлька. Да, его игра слов или заставляет преклоняться, или ставит в тупик. И моя книга о Нём. В ней уже двести восемьдесят семь страниц, а ещё не сказано самого главного.

Сонберг. Самый простой выход – сублимировать энергию либидо в творчестве.

Юлька. Нет, я просто хочу рассказать о своей любви сразу всем. Тогда мир расколется, как грецкий орех, и одна половина будет меня любить, другая – ненавидеть. Потому, что для некоторых Он как рыбная кость в горле.

Сонберг. Тридцать лет назад был у меня один пациент. Он всё мучился со своей рукописью. Сначала велел её сжечь, потом – просил не сжигать, «чтобы хоть когда-нибудь быть услышанным». А вскорости он умер.

Юлька. Очень жаль… (Пауза.) Посмотрите на портрет! Задумайтесь! В сознании каждого присутствует что-то от Него.

Сонберг (глядя на портрет). Вообще, знаете, у него очень знакомое лицо! Где-то в торопливом ожидании что-то бегло пролистывал. Засаленный журнал в очереди к зубному, портному, адвокату? Услужливо протянутую из темноты библиотечных полок увесистую книгу? С дребезжащим ожиданием добытый томик самиздата?

Юлька. А я уверена, что вы читали его произведения во всех перечисленных источниках!

Сонберг. Так вы любите его, потому, что он знаменит?

Юлька (громко, радостно). Нет, потому что он не побоялся сказать на весь мир, что любит меня! Что после этого мне может предложить любой другой – живой – человек?

Сонберг. Вы хотите сказать, что Он, к тому же, мёртв?!

Юлька. Да! Я была поражена не меньше вашего, когда узнала об этом.

Сонберг. Это очень жестоко, я сожалею. Если его уже нет, это сильно осложняет ситуацию. Живой кумир, скажем, поп-артист, мог бы уйти со сцены и кануть в Лету. Здесь же всё сложнее – нет никакой динамики, нет шансов на разочарование. Его смерть для данной ситуации – негативный фактор.

Юлька. Да. Он не имеет на неё никакого морального права. Умер – и всё! Бесповоротно, еще до моего рождения.

Сонберг. Может, вас просто избаловали в детстве, и в погоне за новыми ощущениями вы приучаете себя хотеть невозможного…

Юлька. В детстве?! В моём детстве лишь смерть баловала меня. Мои родные умирали один за другим – бабушка, тётя, отец. А тут еще и он. Его смерть была для меня совершенно невероятна и непонятна.

Сонберг. Я в этом вопросе не хочу быть и не буду нов. Счастье повсюду, оно – в простых вещах, нужно только захотеть его увидеть. (Задумчиво глядит в одну точку и поглаживает бородку.) А вы, на мой взгляд, упорно этого не желаете.

Юлька. (Подходит к Сонбергу.) Мне доводилось желать этого больше всего на свете! (Неожиданно изменившимся голосом, почти шёпотом). А я, доктор, даже боролась с Ним. Вы думаете, я не пыталась излечиться и стереть Его из мыслей? …Но все живые так похожи друг на друга, что норовят слиться в одно неотчётливое лицо.

Сонберг. У вас вообще были отношения хоть с кем-нибудь? Из живых…

Юлька. В детстве я полюбила человека из мира взрослых. Он – единственный был добрым со мной. Он был очень похож на Писателя. Но за его маской скрывалось предательство. Его секретарша была ему важнее, чем я.

Сонберг. И с тех пор вы не с кем не общались?

Юлька. Общалась… А вот недавно я познакомилась с Максом. И он был моей последней надеждой. Мне казалось, у нас много общего. А он изменил мне с безликой девицей, которая… Совсем другая.

Сонберг. Не исключено, что вы ещё встретите кого-то похожего на вашего писателя.

Юлька. Можно продолжить поиск, но мои шансы ничтожны. Великий Писатель – неповторим, а похожих людей слишком мало. Скажите, сколько человек, по-вашему, на сколько миллионов? Сколько тысяч лет пути? Вот, бесконечность. (Показывает дрожащей ладонью знак бегущей бесконечности.)

Сонберг. Сорвите повязку с глаз. Вы всего лишь предпочитаете одной слепоте другую. Именно, бесконечность. (Показывает локтем знак бесконечности.)

Сонберг (Резко.) И вас в вашем возрасте совершенно не интересует половая близость с мужчиной?

Юлька. Я вполне знаю, что это такое. Но в случае с ним это не имеет никакого значения. Это, можно сказать, лишнее.

Сонберг. Нарциссические неврозы, например Dementia praecox, характеризуются отсутствием стремления к сексуальному удовлетворению. Происходит переоценка объекта, объект может стать настолько могущественным, что может поглотить и заместить Я. Это же обречённость!

Юлька. У меня и на руке все линии говорят об обречённости, вот они говорят: «живёт химерами, живёт химерами»… Но пусть, ведь из всех химер эта – самая живительная… Из двух видов слепоты я выбираю особую, избранную, а не общую. Я выбираю повязку в виде венецианской маски, а не в виде носового платка.

Сонберг. Кажется, с внешним миром у вас отношения сложные. В вас нет системности и упорядоченности. Анальный характер у вас явно не получился.

Юлька (громко смеётся). Да, это уж точно! В таком мире никто не сможет быть лучше Его. А от Него, сами понимаете, не уйти и в посмертии!

Сонберг. Но вы же не сможете с ним общаться! Живое, человеческое общение, понимаете!

Юлька. Он часто приходит во снах и пытается рассказать о себе.

Сонберг. Такие навязчивые и свободные от искажений сновидения встречаются в основном у детей. Они дают прямое, неприкрытое исполнение желания. Вам просто очень хотелось его видеть.

Юлька. Что не исключает того, что и он очень хотел видеть меня!

Сонберг. Его влияние на вас очень сильно. Я начинаю думать, что это Месмер!

Юлька. Нет, у Него не встретишь показной мистики. Он верил только в жестокий и неотвратимый Фатум. В его текстах мы можем наблюдать безумие и величие героев, их силу и одновременно слабость, до такой степени переплетённые, что бывает невозможно разглядеть эту тонкую грань…

Сонберг. Ломброзо! Это же Ломброзо – психиатр, создавший труды, осветивший с принципиально новой точки зрения невыразимую грань между гениальностью и помешательством…

Юлька. Для многих он стал изобретателем нового языка, нового миропонимания.

Сонберг. Уж не наш ли это учитель?!

Юлька. Нет-нет. Они с Фрейдом всегда идут рядом, но параллельно, не пересекаясь, они вечные оппоненты. Ваш теоретик избегает духовных понятий, а сталкиваясь с ними и не имея возможности их обойти, он кидается в сторону, как обожжённый.

Сонберг. Кажется, я понял, кто он! Но что вы скажете по поводу самой концепции построения его самого знаменитого романа «Лолита»? Этот роман построен на теории нашего учителя. Он просто пропитан ей!

Юлька. Он обыгрывает Фрейда, насмехаясь.

Сонберг. Но не противоречит ему!

Юлька. Вашему учителю трудно противоречить, потому что он ничего не утверждает. Кстати, доктор, что такое любовь?

Сонберг. Я не знаю. (Спохватывается.) То есть я хотел сказать, что наука пока не дала определения…

Юлька. Мой любимый Писатель – единственный, кто писал о настоящей любви. Любови в идеале её архетипа. Никто ни до него, ни после не умел и не хотел этого. Остальные растоптали её нарочитым утилитаризмом и гордились этим. Все прочие писатели – каждый со своей стороны – убили обожествлённость и вместе с тем демоничность любви. Немногочисленные из более ранних пытались гореть, но редко. К тому же они все так неоспоримо бледны по сравнению с ним. Смешно ставить их фитильки рядом с его пожаром.

Сонберг. Воинствующий эстетизм! Ваша история стара как мир. Людям свойственно думать, что недоступное прекраснее обыденного. У идеалистических субъектов ярче проявляется неудовлетворённость культурой. Либидо способно вступать в войну с самим Роком.

Юлька. Пусть будет так. Кроме того, он образован, интеллектуален и проницателен… Он единственный сумел подцепить ту невидимую подводную часть айсберга моего