Тьма. Том 7 - Лео Сухов

В : Ясно. Спасибо за разъяснения, Александр Федорович!

Я : Пожалуйста-пожалуйста!

Удивительно, но город Пятнышков чем-то заслужил собственное отделение Тёмного Приказа. То ли фантастической для здешних мест численностью населения, аж сто тысяч человек…

То ли банально тем фактом, что был единственным городом на всю округу.

Я, честно сказать, сам Пятнышков-то и не видел. Очнулся уже в подвале за решёткой. О том, что я неудержимый и вообще странно прохожу кризисы, здесь не знали, а верить мне не верили. Ну а потому действовали строго по правилам.

Вот уже третий день проходил в изматывающих допросах. Меня пытались вынудить сдать того отпетого негодяя, кто помог мне пройти кризис.

Авелину, кстати, тоже содержали где-то здесь, в этом здании. Она считалась главной подозреваемой, хоть и была рангом пониже. Однако в Пятнышкове такие тонкости, видимо, определить не смогли.

А вот моих охранников задерживать никто не стал. Попробовали, конечно. Но взглянули на полтора десятка автоматов, которыми «ирбисы» ощетинились в ответ, и передумали. Так что Авелина успела шепнуть Давиду, кому и что надо будет оперативно передать.

Оставалось надеяться, что Дашков или Бубен найдут время нас вытащить. Иначе в подвалах этого заштатного Тёмного Приказа можно просидеть и до конца света.

Я только одного не мог понять. Им так скучно живётся в этом Пятнышкове, что ли? Ну что за сложность взять трубку, набрать номер и проверить мои слова, что их коллеги в Ишиме обо мне знают?

Однако нет… Видимо, провинциальная тоска требовала ярких развлечений.

И развлечением на сей раз стал я. Ну и Авелина, как главная подозреваемая.

Следователем был седой, как лунь, двусердый, разменявший, наверно, не меньше полутора сотен лет. Раз за разом, терпеливо и въедливо он задавал мне одни и те же вопросы.

А такой же старый, но совершенно лысый двусердый менталист сидел в уголочке, пытаясь раскусить мою ложь. И, само собой, не мог.

Потому что я не врал.

И, чисто теоретически, я даже мог сбежать из этого места, где два древних старика, забывших о существовании телефонов, развлекаются за мой счёт. Тем паче, где-то у них защита от изменённого зверья прохудилась, и Тёма шастал в мою камеру, как к себе домой. А значит, мог принести мне всё, что потребовалось бы нам с Авелиной для побега.

Но пока я только с женой записочками обменивался. А чтобы сделать процесс переписки удобнее, из кабинета местного начальника была позаимствована тетрадь и две ручки.

Собственно, так я и узнал от Авелины, что случилось после моего входа в кризис.

Оперативно найти меня удалось исключительно по воплям Облома. Оказалось, что от «ирбисов» я, увлёкшись погоней, убежал далековато. К моменту, когда меня обнаружили, бандит так и сидел в снегу, привязанный к стволу дерева. Он, не отрываясь, глядел на чёрного кота и отчаянно орал на одной ноте.

Тёма — конечно, мальчик воспитанный. И даже местами сердобольный. Он, видимо, пытался успокоить вопящего от ужаса Облома, чтобы тот не сорвал горло и смог говорить на допросе. Однако методов-то у котов, даже таких невероятных, как Тёма, не очень много…

А точнее, два.

В общем, Тёма уже и надул рядом, и кучу навалил. Мол, сиди спокойно, место-то хорошее, а я зверь сильный, страшный — ото всех тебя защищу. Однако лихой главарь почему-то никак не успокаивался.

Зато и не делся никуда.

Подоспевшим «ирбисам» оставалось лишь получше запаковать его и забрать с собой. Теперь сидит, небось, в подвале нашего особняка, ожидая моего возвращения.

Ну а из-за того, что со мной произошло, «ирбисам» пришлось разделиться. Одни вместе со мной рванули к машинам, а другие отправились обследовать лагерь браконьеров. Не знаю, нашли они там что-нибудь ценное или нет, но обязательно выясню. Потом…

В общем, когда меня дотащили до машин, оттуда удалось, по выделенной для подобных случаев волне, сообщить в срочную службу о начале кризиса. И уже через пару часов, что для такой глуши прямо-таки достижение, прилетел вертолёт с тремя сотрудниками из ближайшего отделения Тёмного Приказа.

На этом-то вертолёте нас с Авелиной и отправили в проклятый Пятнышков. Меня, понятное дело, поместили в специально оборудованную комнату в подвале.

Однако всего через час под стражу взяли и мою жену.

А ещё часов через тридцать я пришёл в себя, будучи на четвёртом ранге.

— Давайте-ка ещё раз пройдёмся по всей вашей истории… — пожевав сухими губами, предложил седой следователь.

— Да ради Бога, Борис Петрович! — согласился я с этим энтузиастом своего дела. — Только можно я в этот раз отвечать ничего вам не буду?

— Почему же? — очень искренно удивился следователь.

— Надоело! — с не меньшей искренностью, даже голос доверительно понизив, признался я.

— Ну вы просто думайте получше над вопросами! Это же просто! — очень терпеливо предложил следователь, со скрипом суставов перекладывая одну ногу на другую.

Затекла, видимо. И неудивительно: мы к тому моменту битых два часа сидели в комнате для допросов.

А стулья у них здесь старые, неудобные. Может быть, даже застали юность этого очень пожилого следователя.

Хотя вряд ли, конечно. Его юность была так далеко, что казённые стулья должны были уже отправиться в топку.

— Борис Петрович, а оно вам не надоело… Вот так долго и печально возиться со мной? — вздохнув, решил уточнить я у этого въедливого служаки. — Ведь я вам честно говорю, что у меня все кризисы так проходят. С одними и теми же показаниями на приборах врачей. Вот уже третий кризис, прошу заметить. И Аверьян Дмитриевич вам, кстати, подтвердил, что я не вру.

— Фёдор Андреевич, ну как это может надоесть? Это ведь моя работа! — вежливо, но не скрывая радости от приваливших на его долю трудов, улыбнулся следователь. — А если я не проведу следственных действий, то как же работать? Нет-нет, меня в этом случае уволят с позором и презрением.

— Так это… Вы же, Борис Петрович, уже все следственные действия провели! — напомнил я на случай, если ларчик просто открывался, и у моего собеседника банально разыгрался старческий склероз. — Меня опросили, жену опросили… У вас даже показания моих охранников есть!

— Акхм… Не знаю, откуда у вас такие сведения, Фёдор Андреевич! — нахмурился следователь, отчего глубокие морщины на его лице стали ещё глубже, что придало