Соперница королевы - Элизабет Фримантл

– Матушка говорит, в собственное дитя влюбляешься с первого взгляда, – вздохнула Марта. – Неописуемое ощущение, сказала она. Так и есть?

– Да, неописуемое. – Пенелопа сделала вид, будто поправляет юбки, лишь бы не встречаться взглядом с фрейлинами, опасаясь, как бы те не заметили в ее лице клеймо плохой матери, не любящей своего ребенка.

– Ты не разочарована, что родила девочку? Твой муж, наверное, недоволен. – Откуда-то из-за спин ввернула Пег. Она похудела, словно желчность отравляла не только ее душу, но и тело.

– Здоровый ребенок не может разочаровать. – Пенелопа посмотрела Пег прямо в глаза и делано улыбнулась, умолчав о том, что ее дочь появилась на свет нездоровой, – бедняжке приходилось бороться за каждый вздох, – и что она винит себя за недостаток любви. Повитуха сказала, ребенок не выживет. Люси тут же окрестили, однако Пенелопа не могла смириться с тем, что дитя, пусть даже нелюбимое, отойдет к Господу. По ее просьбе в Лейз приехал доктор Лопес, королевский лекарь. Он ощупал маленькую грудку Люси; словно по волшебству, девочка выкашляла комок слизи, и жизнь малышки была спасена.

– Предполагаю, вам страшно впервые становиться матерью, – произнес врач, давая понять, что уловил душевное смятение Пенелопы. – Вы привыкнете, дайте срок. – Пара добрых слов произвели в ее душе глубокую перемену, вызвав прилив любви к дочери.

– Когда родишь своего, сама все поймешь, – сказала она.

Презрительная усмешка Пег тут же исчезла. Пенелопа знала – у кузины на горизонте женихов не предвидится; ее слова попали точно в цель. За прошедшие месяцы она и забыла, что при дворе надо держать ухо востро.

– Ты, наверное, ужасно скучаешь по дочери, – проговорила Марта.

Пенелопа кивнула, вспоминая, с какой радостью вручила ребенка в надежные руки мистрис Шиллинг. После родов ее накрыла свинцовая туча отчаяния, словно из сердца полностью выкачали радость. Все валилось из рук, даже самые простые дела казались невыполнимыми. Она пробовала молиться, просить у Господа прощения за деяния, которыми навлекла на себя его гнев, однако ее вера истончилась, словно лист пергамента. Только благодаря неусыпной заботе милой Жанны ей удалось выдержать то тяжкое время. В противоположность мнению Пег, Рич обрадовался дочери. Пенелопу это приятно удивило, хотя удовольствие ощущалось вполсилы, точно она смотрела на себя со стороны.

В конце концов Жанна вытащила подругу из постели, отвела в церковь для причастия, а затем заставила выйти из дома, почувствовать тепло солнца, погулять, прокатиться верхом. Мало-помалу Пенелопа возвращалась к жизни, будто провела несколько лет в сундуке, а теперь ее встряхнули и вывесили на свежий воздух. Постепенно настроение улучшилось, она снова стала напоминать саму себя, однако ее по-прежнему терзали муки совести, и даже нежная забота Жанны не могла их утихомирить. «Что я за мать, раз не могу полюбить собственное дитя»? – спрашивала она себя снова и снова и не могла найти ответа.

– Доротея сбежала, – сказала Пег, теребя веер.

Пенелопа лишь безмятежно улыбнулась. Имя Доротеи, как и Летиции, не полагалось упоминать в присутствии королевы. Узнав о тайной свадьбе, Лестер и Елизавета пришли в ярость. Перро провел несколько недель во Флитской тюрьме, Доротее удалось избежать заточения лишь благодаря вмешательству отчима – впрочем, от двора сестру отлучили. Прочитав письмо с восторженным описанием сельской идиллии, Пенелопа порадовалась за сестру. В ее душе не было зависти: тому, кто хочет власти, тихое существование не принесет удовлетворения.

– Теперь она персона нон грата, – продолжила Пег свои подколки. На счастье, к ним приблизилась группа мужчин. Все сняли шляпы и учтиво поклонились. Заслышав рычание Сперо, Пенелопа проследила за взглядом пса и увидела Сидни, не сводящего с возлюбленной глаз. Внутри у нее все сжалось. Ей захотелось возненавидеть молодого человека за то, что он украл ее сердце и из-за него она не в силах полюбить собственное дитя.

– Похоже, спаниель леди Рич испытывает к тебе неприязнь, – поддразнил уязвленного Сидни один из мужчин.

Пенелопа резко отвернулась и поцеловала пса в шелковистую макушку. Сидни написал ей целую пачку писем, содержащих прекрасные слова, терзающие сердце. В приступе тоски она сожгла их, о чем сразу же пожалела. Жанна обнаружила ее у остывшего очага, перепачканную в золе, тщетно пытающуюся отыскать уцелевшие обрывки. Она помогла ей встать на ноги и принялась переодевать, как ребенка или калеку, тихо приговаривая: «подними руки», «повернись», «перешагни». Пенелопа покорно подчинялась, словно тряпичная кукла. Жанна осторожно стерла золу с лица и волос подруги, но на следующее утро на подушке остался темный след, отражающий состояние ее души.

– Я испугалась, что ты утратила волю к жизни и уже никогда не станешь прежней, – позднее призналась Жанна.

– Королева спрашивала о тебе, – сказала Пег, вернув Пенелопу к реальности. – Не стоит заставлять ее ждать.

Радуясь поводу ускользнуть от горестного взгляда Сидни, девушка поспешила удалиться.

Королевские покои охраняли шестеро вооруженных гвардейцев – вероятно, стражу усилили после разоблачения очередного заговора. Елизавета оживленно беседовала с Берли и Сесилом. При виде Пенелопы все замолчали. Лорд-казначей изобразил неискреннюю улыбку, его сын остался невозмутимым. Пенелопа опустила Сперо на пол и присела в реверансе, ожидая волну негодования по поводу проступка сестры, однако Елизавета лишь произнесла:

– Нам тебя не хватало. Садись, сыграем в карты. Я устала выслушивать старушечье нытье по поводу моей безопасности.

Пенелопа, как всегда, восхитилась самообладанием королевы, однако к восхищению примешивались и более мрачные чувства.

– Они убеждены, что меня хотят убить. – Королева сверкнула глазами в сторону Берли и его сына, поспешно отступивших на задний план. – Ставь на кон вон ту безделушку. – Она жадно потерла руки. Брошь принадлежала Летиции; Елизавета, несомненно, ее узнала. Пенелопа сочла это своей маленькой победой. Ей давно стало ясно, что благоволение королевы – своеобразная месть; заполучить дочь соперницы, сделать из нее пешку – воистину тяжкий удар, однако именно поэтому Пенелопа и решила играть в собственную игру.

Чтобы разорвать родственные узы, одной королевской милости недостаточно. У Елизаветы нет дочери, она почти не помнит свою мать, значит, ей не понять, насколько крепка связь между Летицией и Пенелопой. Близость к правительнице Англии дает преимущества, а пешка, удачно размещенная на доске, имеет больше силы, чем может показаться.

– А я поставлю вот это, – королева сняла с пояса богато расшитый кошелек в форме лягушки. – Но не собираюсь проигрывать. – Искусно сделанная вещица неприятно напоминала мертвую жабу.

– Я тоже.

– Смотри и учись, Пигмей. Смотри и учись, – бросила королева Сесилу.

Пенелопа раньше не слышала, чтобы его так называли. Елизавета любила давать прозвища своим придворным, но Пигмей – это слишком жестоко. Если Сесил и обиделся, то не подал виду, лишь улыбнулся,