Песнь одиноких китов на частоте 52 Гц - Матида Соноко

на Котоми, которая даже перестала называть ребенка по имени. Ведь наверняка она давала ему это имя с любовью. А потом отказалась от него – до чего же жалкое создание!

– Простите, а где могилы семьи Суэнага? Хоть память их почтить… – спросила Михару, а Фудзиэ покачала головой.

– Приехал знакомый Такэхико и все сам сделал, нас не спросясь. Вроде собирался в какую-то общую могилу при каком-то храме их захоронить, что-то такое. Мы сами им поминки устроили – хорошо хоть, дед мой был тогда еще бодрый.

Фудзиэ показала на алтарь, и я встала и подошла к нему. Там стояли три чашки, рядом – табличка с именем, а возле нее в рамочке – та самая фотография, которую я только что разглядывала. Пятьдесят Два тоже подошел, взял снимок и задумчиво уставился на него. Изображение отражалось в его остекленевших глазах.

– Фудзиэ-сан, а вы нам не отдадите эту фотографию? – попросила я, и та кивнула:

– Конечно!

Мы обменялись адресами и телефонами, и она засобиралась домой. Михару напоследок поинтересовалась, не подтвердит ли та при необходимости жестокое обращение Котоми с ребенком, на что старушка с готовностью кивнула.

– Я и больницу ту, куда Ит-тяна увезли с ожогом, прекрасно помню. Голова у меня пока ясная, как понадоблюсь – скажете.

А потом, обнимая Пятьдесят Два, она все время извинялась и повторяла:

– Прости, прости меня. Я бы хотела забрать тебя к себе, да на пенсию разве проживешь? Прости, пожалуйста.

Пятьдесят Два обнял расплакавшуюся Фудзиэ и тихонько гладил ее по спине. Как будто уверял, что все будет хорошо.

На обратном пути все молчали. Не вытирая льющийся по лицам пот, мы просто шли к гостинице. Я шагала, крепко держа Пятьдесят Два за руку. Когда он взглянул на меня, будто желая что-то сказать, коротко ответила:

– Буду звать тебя Пятьдесят Два.

Он не сказал мне свое настоящее имя, потому что не хотел его принимать. Мне нельзя было просто так начать пользоваться этим именем, поэтому я решила называть мальчика так. Пятьдесят Два сначала немного растерялся, но потом кивнул.

– И твою руку не отпущу.

Мне казалось, что, если выпущу его руку из своей, этот мальчик просто умрет.

Вернувшись в гостиницу, Пятьдесят Два протянул руку в мою сторону. Я спросила, чего он хочет, и мальчишка изобразил, как сует в ухо наушник, так что я отдала ему плеер. Воткнув наушники, он забрался в свою постель и принялся разглядывать фотографию, которую ему отдала Фудзиэ.

– Хоть бы могилы удалось навестить! – тихонько проговорила Михару, плеская над умывальником водой в потное лицо, но я не могла согласиться.

Если ты не можешь принять смерть человека, что ты сможешь сказать над его могильным камнем? Ощущение крушения надежд станет только сильнее.

– Кико, а что теперь? – тихо спросила Михару, и я помотала головой.

Я думала только о том, как найти Тихо. Мне и в голову не приходило, что она могла умереть. Судя по рассказу Фудзиэ, на, вероятно, еще живого отца надеяться тоже не стоило.

– Для начала завтра вернемся в Оиту. Потом подумаем, что дальше.

Я совсем приуныла. В ответ на мой вздох Михару достала из холодильника остававшееся там пиво. Она сняла крышку со своей бутылки, а я повторила за ней. Бутылка приятно пшикнула, и из нее полезла пена.

Прохладная колючая жидкость потекла в горло, но вкуса я не почувствовала. Впрочем, я все равно продолжила неторопливо пить. Михару пробормотала:

– А она хорошая была все-таки.

Я вопросительно посмотрела на нее, и она пояснила:

– Я про свою мать. В детстве не могла ее простить: начала внезапно жить с каким-то непонятным дядькой, потом вдруг родила мне сестру. Она – моя мама, и вдруг начинает вести себя, как обычная женщина! Отвратительно!.. Это я так думала. Даже, кажется, прямо в лицо ей об этом говорила. Хоть мы и ругались, она нормально меня растила. Всякие неприятности тоже, конечно, случались, но такого ужаса, чтобы от этого перестать разговаривать, у меня не было.

Михару посмотрела на Пятьдесят Два. То ли звук в наушниках был слишком громкий, то ли он был погружен в фотографию, но непохоже было, чтобы он обратил на это внимание.

– По-моему, мне повезло. Кроме матери, мне удалось встретиться со многими хорошими людьми, поэтому сейчас я могу жить, улыбаясь. Вот и хочу стать хотя бы просто хорошим человеком. Таким человеком, чтобы этот мальчик, став взрослым, тоже смог жить с улыбкой, – серьезно сказала подруга.

Я, глядя на нее, утвердительно кивнула. Мне бы тоже хотелось стать одной из деталек, нужных для того, чтобы он смог стать счастливым.

– Ан был для тебя таким «хорошим человеком», да, Кико?

Михару заговорила другим тоном, и я взглянула на нее.

– Ты ведь говорила, что Ниину послала тебе судьба. Говорила, что он – твоя духовная пара. А что насчет Ана? Просто «хороший человек»?

– Говори прямо, что ты имеешь в виду?

Подруга, сидевшая на кровати по-турецки, бросила взгляд на банку с пивом, а затем, будто решилась, посмотрела на меня.

– Я узнала, что Ан умер. А ты знала?

Занавеска на окне была наполовину задернута, и в комнате царил полумрак. Мы сидели каждая на своей кровати и смотрели друг на друга. Михару ни на миллиметр не отводила взгляд, ожидая моего ответа, и я осознала, что она приехала ко мне ради этого вопроса.

Это что, для того, чтобы я признала свою вину? В моей голове мелькнуло слово «обвинение». Неужели вину нужно обязательно перед кем-то признать, неужели обязательно нужно, чтобы тебя осудили?

– Знала.

Уж это Михару наверняка понимала. В ее глазах не было заметно удивления. Поэтому я продолжила.

– Это ведь я его нашла.

Мне показалось, Михару ахнула…

* * *

Он словно плыл. Он плавал в алой ванне, и лицо его было спокойным – казалось, если встряхнуть его, он откроет глаза. Если бы вода была прозрачной, я бы подумала, что он спит. Но он лежал мертвым в море красного цвета.

Говорят, что алый – цвет гнева. Если Ан умер в гневе, это точно моя вина.

Глава пятая

Непоправимая ошибка

После ухода из дома ощущение, что моя жизнь наладилась, появилось, только когда времена года совершили полный круг. Я привыкла к нашим взаимоотношениям с Минэко, на заводе у меня появилось несколько приятельниц моего возраста. Залитых слезами ночей становилось меньше, а смеяться я стала чаще. Ежедневник заполнился планами, а по выходным иногда даже приходилось выбирать, чем