Pasta per amore, или Макароны для Любы - Изольда Рыбкина

Любой принято мной. Разговор с мамой окончательно убедил меня в том, что это решение правильное и должно быть принято как можно скорее, пока ситуация еще не сильно запущенная.

Но как это сделать с технической стороны? Просто написать «нам надо расстаться»? Банально и глупо — мы ведь даже не встречались фактически, и отношения наши так и не были обозначены каким-то определенным статусом.

Начать избегать её? Но это опять же будет детской выходкой: только пару часов назад мы не могли оторваться друг от друга, а теперь взять и всё обрубить без объяснения причин?

Мучаясь сомнениями, я всё же принял решение сегодня не вызывать у Любы подозрений и не ранить её резкими словами, и написал обычный текст, который некоей своей сухостью должен быть намеком на скорое расставание.

Целующий смайлик ставить не собирался, но когда дописал сообщение влепил его машинально. Лишь отправив, понял, что сделал. Ну и пусть. В конце концов, это всего лишь смайл.

* * *

Ночь была на редкость беспокойной. Я толком и не понял — спал я вообще или нет. Неотцепляющейся мыслью в голове стучало: «я должен расстаться с Любой».

К середине ночи, я чуть не взвыл от отчаяния — никакие способы перебить навязчивый голос в голове не давали результата. Я пробовал отжиматься, подтягиваться, даже спускался в спортзал и колотил грушу — сон упорно не шёл, а перед глазами стояла брюнетка с серыми глазами.

Измучавшись, я всё же вырубился, когда уже начинало светать. Утреннюю побудку от родителей пропустил (а может, её и вовсе не было). Но открыв глаза, потянулся за телефоном — по привычке собрался писать Любе…

Осознание пришло почти сразу же, как только начал набирать текст. Ударил себя по рукам, которые уже начали набирать: «Доброе утро, Пчёлка»… Стираю и отправляю Любе совсем другое:

«Привет. Сегодня не получится встретиться. Извини»

Практически сразу телефон оживает в руке звонком от того же абонента, кому только что улетело сообщение. Что я скажу ей, ответив на вызов?

Звонки всё шли и шли, а я, метаясь по комнате, рвал на себе волосы. Внутри же рвалось что-то важное — разрывалось на две части: одна говорила, что я всё делаю правильно и пора заканчивать с этими отношениями, вторая же стремилась наплевав на всё и всех помчаться к Любе и, прижав её к себе, целовать до потери сознания…

А потом пришло сообщение:

«Что-то случилось? У тебя всё хорошо?»

И меня окончательно прорвало…

Я держался всю ночь, когда голова взрывалась противоречивыми мыслями, но то, что я испытывал в эти минуты было слишком для меня. Да, я не привык к такого рода переживаниям. Слишком их много и слишком глубоко они пробрались в меня.

Я выключил телефон и… разревелся. Да, как пацан, как нюня! Признать это стыднее, чем рассказать друзьям о своей любви к балету. Ведь в последнем я не стыжусь хотя бы перед самим собой…

Последний раз я позволил себе подобную слабость три года назад, когда умер Уно, мой пёс, который был моим любимцем сколько я себя помню. Его маленьким смешным щеночком принесли в дом мои родители и положили в коробку с большим бантом — это был мой подарок на пятилетие. Он прожил у меня четырнадцать лет и был моим лучшим другом. Я привык к нему, прикипел всей душой, а три года назад его сбил какой-то пацан на мотоцикле.

Да, я прекрасно понимал, что Уно был очень стар, мама уверяла, что не раз видела, как он спал посреди дороги и машинам приходилось подолгу сигналить, чтобы разбудить моего полуглухого, но самого лучшего друга. Я всё равно не могу простить его смерть. Не только тому мотоциклисту, а скорее самому себе, что допустил Уно убегать со двора через его «тайный» лаз.

Смерть моей собаки лишний раз стала подтверждением правильности моей теории о том, что любви нет, а привязанность слишком дорого обходится, когда всё заканчивается.

А конец есть у всего. У нас с Любой он тоже должен наступить.

Как ни больно это признавать, но наверное действительно лучше так — избавиться от проблемы сразу и накорню, чем потом долго мучаться и сожалеть о слабости и невозможности проявить характер и волю.

Слышу на внутренней лестнице мамины шаги…

Нет-нет-нет! Позволить себе слабость — это одно, а позволить кому-то, а тем более маме, увидеть её — совсем никуда не годится. Я хватаю ключи от машины и буквально выскакиваю из комнаты на внешнюю лестницу.

— Марио, ты куда собрался, — кричит мама мне в спину.

Поворачиваться мне совсем не резон, поэтому я отвечаю полуобернувшись и продолжая отдаляться к воротам:

— Я к Чацкому. Нужно доделать курсач.

Это ложь. От первого до последнего слова. Во-первых, Чацкий вчера уехал в Москву, а во вторых, никаких курсачей нам доделывать не нужно. Мы вышли на ГОСы, но мама всё равно не в курсе моей учёбы, поэтому говорю то, что, по идее, должно её успокоить и заставить меня не искать сегодня, как минимум, до вечера.

На самом же деле я сам не знаю, куда мне поехать. Завожу мотор и просто еду, куда глаза глядят. Всюду встречаются места, связанные с нашими с Любой встречами.

На углу у газетного ларька я часто забирал девушку после дополнительных по химии. Вот наше любимое кафе с самыми вкусными эклерами. Я их не ем, но Люба сказала, что перепробовала все в городе и только тут нашла настоящий сливочный крем, какой делает её бабушка.

Через два квартала от кафе — вход в городской парк, где есть «наша» лавочка…

Так, стоп. Куда я еду?

Оглядываюсь по сторонам и понимаю, что уже повернул в частный сектор, район, где живёт Люба…

Я резко торможу, осознав свою непроизвольную оплошность, и чуть не провоцирую столкновение с едущим за мной жигулёнком. Жалко дедулю — чуть не влетел в мою Ауди и на серьёзную сумму…

Так покатавшись по городу, я всё-таки решаю поехать в ночной клуб. Ну, и что, что еще совсем не ночь! Мне нужно сейчас отвлечься и забить мозги какими-то новыми переживаниями и эмоциями.

19

Люба

Мерцающие неоновые огни фасада, вызывающие постоянное желание зажмуриться, басы, бьющие по ушным перепонкам, развязная, полупьяная молодёжь, из которой попеременно вырываются маты и громкий вызывающий смех — такова была реальность, в которую я стремилась попасть вот уже почти полчаса.

Пока охранники на входе упрямо твердили,