Ясень - Ника Ракитина

А еще удивлялся Мелден, что Незримые боятся. Такого за два года служения им рыцарь не помнил!

Да, доносили и ему о случае с заклятым креслом. Да, и про дракона тоже рассказывали — что там кресло! Но Мелден упорно отказывался признавать за подзаборной девкой силу.

До тех самых пор, пока не учуял ее на тракте.

За собственной спиной.

А Незримые, вместо того, чтобы пылать алчностью, тонко визжали — как собаки или крысы в горящем доме. Потом произошло невообразимое: связь с Незримыми оборвалась. Мелден вдруг сделался пуст, и ничего не весило его слово, и никто не смотрел ему в лицо.

Рыцарь вспомнил, как он тогда скомкал боевую перчатку. Мелдена спас от безумия гнев, безысходная ярость, закипавшая в нем с начала бунта. Железо смялось и лопнуло, и рыцарь хотел теперь одного.

Войско Горта вот-вот перейдет границу по реке — неважно.

Шершень и Шатун отрезали Фернах, перегородив тракт засеками — пусть.

Ясень хочет восстановить торговый путь через Сарт — пыль.

Только бы добраться до ведьмы.

Он чувствовал Золотоглазую, как ножны меч: покровительство Незримых дало ему этот дар. Но само покровительство истончилось, напоминало рваный полог, сквозь каждую прореху которого прорывался нестерпимый свет. Они дали ему дар — и не дали оружия.

А потом Мелден вошел в Сарт, и его предали собственные воины.

Никогда рыцарь не испытывал еще подобного позора. И ладно бы необстрелянные новички, готовые обделаться, еще не видя врага. Нет, лучшие из лучших, которых ему удалось сохранить. Пришли и потребовали оставить замок. А иначе… Иначе они бросят к его ногам мечи, отказывая в службе — каждый воин вольно может избирать господина.

Он испросил у них одну ночь.

В замке была его надежда. Отсидеться, дождаться зимы… прибегут с поклоном. Да разве им взять его в открытом бою!

Ведьма!

…Осмоленные висельники лежали на земле. Над ними кружили разочарованные вороны. Мелден послал кнехтов… Веревки оказались аккуратно обрезаны. Кто смог подобраться через голое поле? А стрелой так далеко, от леса, не взять! И все же стрелы нашлись — на каждую веревку по одной.

Мелден вспомнил Шершня, и внутренности скрутило от ярости.

Рыцарь не велел перевешивать мертвецов. А ночью их уволокли. Мимо бдительных и чутких стражей. Оставив следы волчьих лап на память.

Да какой волк позарится на смолу?!

Мелден приказал высечь часовых. Войско взроптало.

Вороны продолжали кружить.

Только теперь над замком. Как над покойником. Гадили на стрельницы. Лучники сдуру сбили трех, остальные отлетели, а после вернулись. Карканье изматывало душу.

Кто-то сказал: "Не к добру".

Жаль, Мелден не велел вовремя выдрать поганый язык: воины болтали, как глупые бабы, вспоминали приметы, пугая самих себя. На другое утро к хозяину прибежали, размахивая упряжью, совершенно белые конюхи. Онемело пялились. Трясли ремешками. Упряжь оказалась изгрызенной. То же случилось и с кожаным верхом седел, и с деревянной основой. От дерева еще что-то оставалось, а ремни — выкинуть.

И днем, и ночью в покоях и коридорах шевелилось и хрустело мышиное воинство… гадило в еду, грызло сапоги, пояса, ремешки пластинчатых доспехов. Ткнув походней на шорох, Мелден успел увидеть колыхание серых спин, а потом мыши будто растворились.

Настойчиво, не глядя на белый день, скрипела за окнами стая козодоев — вещунов смерти. Одного из воинов укусила заползшая в караулку гадюка. Он умер скорее от страха: для крепкого здорового человека этот яд не смертелен. Почти в то же время раскричались в поварне: волк утащил с противня горячую колбасу.

Нелепица — обхохочешься.

Однако волк действительно был. Уже на дороге за стенами, подкидывая ноги, волоча в пыли за собой неудобный груз, обернулся. Нагло усмехнулся всеми зубами. Почухался задней лапой, как блохастая шавка, перехватил поудобнее добычу и потрусил за пепелища.

Так было три дня.

К ночи же четвертого пришли командиры и сообщили свое решение. Мелден выслушал, душа гнев, вцепясь зубами в наруч. А когда они убрались, вырвав его согласие, обернулся и увидел на лежанке гладкую, жирную рыжую мышь. Мышь пялилась на человека и брезгливо трепала ремешок бахтерца. Рыцарь швырнул в мышь кубком. Тот угодил в стену, потекла струйка известки. Мышь, не особенно торопясь, скрылась в норе…

Мелден шел в подвалы замка, к его корням: если уж суждено уходить, то он оставит после себя память. Незримые обглодают до конца и тела мятежников, и их души. И тогда он спокойно возвратится в Сарт. Горе победителям!

Проехалась по прорытой за века полукруглой канавке тяжелая дверь. Открылась легко, без скрипа — службу знают.

— Приведите девку… которая получше, — бросил рыцарь через плечо.

Кнехты непристойно хрюкнули.

— Дык все… хорошие, — изрек Лапа, прозванный так и за силу ручищ, и за привычки.

Мелден не стал спорить. Вошел. Никто и под страхом смерти не шагнул бы за ним.

Рыцарь зажег огрызки походен в скобах, и рудый свет поплыл по клинкам ножей, воткнутых рукоятями в щели кладки, облизал закопченные стены.

Привели и втолкнули через порог девку. Лязгнули дверью — это, несмотря на тяжесть. Девка стояла перед Мелденом на коленках, скукожась, закрываясь волосами. Сквозь волосы и рвань, что на ней была, чернели синяки.

— Порченая, — пробормотал рыцарь. Брезгливо поднял за подбородок ее лицо. — Жить хочешь?..

Девка смотрела, не соображая.

— У тебя есть кто в яме? Мать, отец? Хочешь, чтоб выпустил?

Она сглотнула.

— Се-стра…

Рыцарь нажал пружину, и кусок стены отошел, из отвора пахнуло гнилью.

— Побежишь… туда… Так быстро, как сил достанет. Не останавливайся. Тогда отпущу.

Дурочка закивала. Встала на подгибающиеся ноги.

Он захлопнул за нею дверь и прислушался, ожидая, когда зажурчит в утопленных в стену стоках…

Нет ответа.

Глава 12

Тума сверзился с коня; подбегая, угодил ногой в котелок (на счастье, воды в нем оставалось немного, и она остыла) и не упал в костер лишь потому, что Велем заключил его в медвежьи объятия. Какое-то время Тума был в состоянии только пыхтеть и сипеть, но, наконец-то, выкрикнул:

— Они уходят!

— Тю, стукнутый, — пробасил Велем. — Сядь.

Нажатие ладони застало Туму плюхнуться наземь.

— Толком скажи.

— Мелден… уходит…

Войско ужом вытекало из замка, и когда голова его уже исчезла в пустошах левобережья Ставы, куда-то в сторону Больших Багн, то хвост все еще сочился через разлапистую кутафью, перекрывающую подъемный мост. Позванивали уздечки, грохотали подковы, до голов укрывая всадников, вилась серая пыль. Тяжело шла пехота. Ездили вдоль дороги дозорные, угрюмо поглядывали на лес.