Тайный заговор - Филипп Ванденберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бродка сел на постели и со смущенным видом стал разглаживать одеяло.
— Я предлагаю тебе десять тысяч.
— За что?
— Если ты отдашь мне на ночь твой универсальный ключ.
— Да ты с ума сошел, чувак!
Бродка ухмыльнулся.
— Вот-вот. В этом-то все и дело.
— Десять тысяч? — Ио огляделся по сторонам, словно хотел найти тайник для денег. Наконец он заговорщическим тоном ответил: — За десять тысяч я бы согласился. Но эта история может стоить мне работы.
Бродка только и ждал этого момента.
— Неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы не продумать все до мелочей? Выслушай меня. Завтра вечером ты передашь мне ключ. Все остальное тебя не должно волновать. Когда ключ мне больше не будет нужен, я положу его под батарею рядом с входом в комнату для посещений. Утром ты заберешь его оттуда, и никто никогда не узнает, как пациент Бродка прошел через все двери.
Санитар потер подбородок. Бродка выскользнул из постели, поднял никелированные перила кровати со стороны спинки, вынул из полой трубки свернутые рулончиком купюры и протянул их Ио.
Тот послюнявил пальцы и развернул купюры.
— Десять тысяч! — удивленно сказал он и, не веря своим глазам, взглянул на Бродку.
— Они твои, — с наигранным равнодушием произнес Бродка.
— На тот случай, если я согласен. Кстати, когда тебе понадобится ключ? — спросил по-прежнему сомневающийся Ио.
Бродка тихонько рассмеялся.
— Думаю, сегодня вечером.
Ио спрятал деньги в карман и исчез из комнаты.
План Бродки был таков: завладев универсальным ключом, он хотел дождаться полуночи и бежать из клиники. В это время в коридорах царила абсолютная тишина и возможность нежелательной встречи была сведена к минимуму. Целью Бродки по-прежнему оставалась кладовая с контейнерами для белья в здании напротив. Однако на этот раз он рассчитывал попасть туда, спускаясь не по внутренней лестнице, где на каждом этаже сидел дежурный и практически нельзя было пройти, не вызвав при этом тревоги, а через черный ход. Бродка обнаружил его по пути в комнату для посещений. Правда, та дверь всегда была закрыта, но ведь теперь у него будет универсальный ключ.
Бродка с нетерпением ждал ужина.
И когда дверь в его комнату открылась и вошла монахиня с подносом, которую Бродка никогда раньше не видел, ему показалось, что его ударили под дых.
— Где Ио? — спросил Бродка, когда сестра поставила поднос.
— Его нет, — коротко ответила медсестра и тут же исчезла.
Куда же подевался Ио? В голове Бродки проносились тысячи мыслей. Что все это значит? Неужели кто-то узнал о плане и разделался с Ио? Или здесь где-то есть спрятанный микрофон? А может, эта сволочь просто присвоила себе деньги? Бродка беспокойно ходил от кровати к окну и обратно. К еде он даже не притронулся.
Через полчаса монахиня вернулась в комнату, забрала поднос с нетронутой едой и исчезла, не сказав ни слова. Бродка услышал, как в замке повернулся ключ. Затем все стихло.
Бродка сдался. Этот сукин сын подвел его. Он лег в постель и погрузился в беспокойный сон.
Проснувшись на следующее утро, он обнаружил в комнате Ио.
— Где ты вчера был? — сердито спросил Бродка. — Что случилось?
— А в чем дело? У меня был выходной. — Похоже, санитар решил прикинуться дурачком.
— А как насчет нашей договоренности? — Бродка выпрыгнул из постели, стал перед санитаром и заорал: — Ты что же, думаешь, я дал тебе десять тысяч из любви к ближнему?
— Десять тысяч? Какие десять тысяч? И что за договоренность? Понятия не имею, о чем это ты. — Ио повернулся и хотел уже выйти из комнаты.
Но Бродка преградил ему путь.
— Куда ты? — закричал он. — Я требую десять тысяч обратно. Нет универсального ключа — нет денег.
Ио громко и язвительно рассмеялся:
— Боюсь, друг мой, что это еще одно доказательство твоей параноидной шизофрении. А теперь марш в постель! Иначе я позову ординатора.
— Ты — мерзавец, грязная сволочь! — прошипел Бродка.
Ио презрительно ухмыльнулся.
— А ты — бедненький сумасшедший.
Бродка хорошо понимал, что против коренастого мужика шансов у него не было, и все же, поддавшись переполнявшей его ярости, закричал:
— Я хочу поговорить с ординатором! Немедленно!
Ио схватил Бродку за запястья и с такой силой надавил, что тот стал на колени. Продержав стонущего пациента какое-то время, он отпустил его. Пока Бродка потирал запястья, Ио спокойно сказал:
— Хорошо, я позову ординатора. И ты сможешь рассказать ему свою версию этой истории. А я скажу ему, что все это ложь, выдумка больного человека. И как ты думаешь, кому поверит доктор? Тебе или мне? Я ни секунды не сомневаюсь, что если ты начнешь говорить ему о ключе и побеге, то это наверняка плохо отразится на твоей истории болезни.
Бродка присел на краешек кровати и обреченно опустил голову. Теперь он даже не мог себе представить, как ему выбраться из этой тюрьмы.
Жюльетт позвонила римскому коллекционеру, некоему Альберто Фазолино, и сообщила ему о подделке. Фазолино рассердился, услышав упрек в том, что он продал ей фальшивого де Кирико. Зачем ему это нужно, спросил рассерженный Фазолино; по материнской линии он происходит из древнего благородного римского рода, который носил на sedia gestatoria[9] не одного папу, что позволяется членам только самых знатных и набожных семейств, и который уже многие столетия славится порядочностью. Если бы папа и сегодня придерживался старинного обычая, то он, Альберто Фазолино, был бы первым претендентом на эту обязанность. Что же до гравюры на дереве, то он может немедленно предоставить нескольких экспертов, которые с готовностью подтвердят подлинность работы, — правда, на тот период, когда она находилась в его владении.
Для Жюльетт, собственно, существовало два объяснения: либо де Кирико был подменен копией во время транспортировки из Рима в Мюнхен, либо подмена состоялась тогда, когда работа висела в галерее.
Против первого варианта свидетельствовал тот факт, что сразу же после прибытия работы Жюльетт тщательно обследовала ее на предмет повреждений во время перевозки. При этом она не заметила никаких отклонений в форме или цвете, которые могли заставить ее заподозрить в работе копию. С другой стороны, подмена в галерее могла произойти только во время ночного взлома. Но дверной замок не был поврежден, и сигнализация не срабатывала.
На этом неприятности не закончились. На следующий день прокурор объявил о проверке якобы фальсифицированных произведений искусства в галерее, которую проведут доктор Зенгер из института Дернера и профессор Райманн от Государственных графических коллекций.
Галерея была по-прежнему опечатана, и Жюльетт радовалась тому, что оценивать экспонаты будут Зенгер и Райманн, два эксперта, которые были вне всяких подозрений. Она часто имела дело с ними обоими. Райманн даже входил в число ее клиентов.
— Неприятная история, — пытаясь утешить ее, сказал профессор Райманн. — Мне действительно очень жаль. Как такое могло произойти с вами?
Словно извиняясь, Жюльетт пожала плечами и поглядела на дверь, поскольку как раз в этот момент входили прокурор и доктор Зенгер.
Прежде чем прокурор дал Жюльетт распоряжение открыть галерею, он перепроверил печать с черным орлом. Медленно сняв очки без оправы, он осмотрел печать со всех сторон и после паузы, напустив на себя мрачный вид, произнес:
— Этого нельзя было делать, госпожа Коллин.
— Чего нельзя было делать? — недоуменно спросила Жюльетт.
— Печать сломана, — заявил прокурор. — Повреждение печати с целью сокрытия фактов по делу может быть наказано сроком лишения свободы вплоть до полугода.
Жюльетт непонимающе смотрела на него.
— Зачем мне вламываться в собственную галерею? Объясните, пожалуйста, господин прокурор!
— Этому может быть множество причин.
— Например?
— Например, чтобы обменять выставленные в галерее подделки на оригиналы в последнюю минуту. А теперь откройте, будьте добры.
Жюльетт проглотила колкий ответ, вертевшийся у нее на языке, и открыла дверь. Сигнализация пискнула, что свидетельствовало о ее включении, но не сработала. Жюльетт вздохнула и, обращаясь к экспертам, сказала:
— Прошу вас, господа. Давайте покончим с этой историей.
Что касается семи картин, которые прокурор занес в свой список, то относительно их подлинности у Жюльетт никогда не возникало сомнений. Наряду с тремя акварелями Явленского, которые она приобрела у римского коллекционера, речь шла о двух гравюрах по дереву Эриха Хеккеля и автопортретах Эмиля Нольде и Отто Дикса, которые она приобрела на крупных аукционах в Лондоне, Женеве и Берлине.
Райманн вынул акварели Явленского из рамы и запротестовал против требования прокурора подтвердить подлинность произведения искусства прямо «в дверях», как тот выразился. Для вдумчивой оценки, заявил профессор, ему необходим более продолжительный отрезок времени и, по возможности, естественнонаучные исследования, если только не… — Райманн внезапно умолк. Он провел пальцами по бумаге, пытаясь проверить ее прочность и шероховатость, а затем обернулся к Жюльетт и попросил лампу поярче.