Куплю твою жизнь (СИ) - Рахманина Елена

— Кто она? — спустя пару минут нахожу в себе силы задать вопрос, потирая виски. Казалось, уберу руку, голова отвалится и покатится по полу.

Меня тошнит. Сильно тошнит. От обрушившейся новости готова выблевать все свои внутренности прямо сейчас.

— Они помолвлены уже давно, ещё до того, как ты появилась в нашем доме. Мне даже казалось, что помолвку разорвали. Он так тянул… но недавно назначили дату.

Пати продолжает что-то рассказывать, я едва её слышу. Думаю, размышляю, вспоминаю его поведение, и вся уродливая картинка складывается. И как я сама не догадалась, что в его планы я не входила?

— Как её зовут? — вдруг становится для меня важным. Кого ненавидеть.

— Ясмин.

Вытираю слезу с щеки.

— Красивое имя.

Я судорожно перебираю в памяти всех женщин, которые крутились рядом с ним. И тут перед глазами всплывает одно лицо.

— Я ведь её видела, верно?

Патимат кивает.

— Да, на свадьбе Мадины. Они танцевали.

Почему-то от этого известия становится многократно хуже. Я помнила эту девушку. Она показалась мне красивой. Хрупкой. Достойной его.

Вывалилась из кафе на улицу, не прощаясь и не оборачиваясь. Патимат, как плохой вестник, стала мне неприятна.

Сил возвращаться в его квартиру не нашлось. Мне требовалось время переварить эту информацию. Побыть одной. Не видеть его.

Машину вести не могла, перед глазами всё плыло. Вызвала такси. Забронировала номер в отеле.

Вечером телефон начал вибрировать от входящих сообщений. От него.

А я лежала, обливалась слезами и думала. Неужели я для него недостаточно хороша? Чем не угодила ему чемпионка, гордость страны, доставшаяся ему девственницей?

Не могла понять. Мой мозг не способен был обработать и принять эту информацию.

И молчал ведь. Не говорил ничего про предстоящую свадьбу. На что он рассчитывал? Что рождение ребёнка сделает меня ещё более смирной?

Мне вдруг стало очень тошно от своего поведения за минувший год. Я так старалась измениться, вести себя хорошо. Примерно, почти покладисто. Конечно, порой коряво, учитывая мой характер. Неосознанно подстраиваясь под него, показывая, что со мной он будет счастлив. Я так сильно его полюбила…

Спустя час телефон замолчал. Разлепив слипшиеся ресницы, я просмотрела входящие СМС-сообщения. Переживал. А мне хотелось, чтобы сдох.

Я забралась под тяжёлое отельное одеяло, приняла седативные и, измотанная, уснула. Проснулась оттого, что поняла, что не одна в номере.

Дура. Нужно было платить наличными.

Сабуров лежал в костюме рядом. Молчал. Похоже, не собирался будить меня.

Заявился, должно быть, с мыслью, что я тут с любовником уединилась.

— Уходи, — от пролитых слёз я едва способна нормально говорить.

На грудь словно положили бетонную плиту, которая теперь мешала дышать.

— Нет.

— Ненавижу тебя, — вполне искренне.

И всё же даже эти несколько часов вдали от него причиняли боль. Будто мы связаны и только рядом с ним мой организм способен функционировать.

Вытаскивает меня из-под одеяла себе на грудь. Вдыхаю его запах, и мой мозг коротит. Утыкаюсь щекой в его рубашку, чувствуя биение сердца. Беспокойное. Учащённое.

— Я скучал, — раздаётся его голос, иголками проникая в моё нутро. Раня.

Обнимает, прижимает к себе.

— Кто тебе сказал? — спрашивает, и до меня доходит страшное — он даже врать не собирается. А я была бы рада любой лжи.

Жмурюсь, а тело сотрясается от рыданий. Ничего не могу поделать со своими эмоциями. Они ключом бьются внутри меня, пытаясь выйти наружу.

— Ты ублюдок, Сабуров. Какой же ты ублюдок, — утыкаюсь в свои ладони, сжимаясь на его груди. Хочется исчезнуть. Распасться прямо на нём на атомы.

Как жаль, что далеко убежать от него мне не удалось.

— Мой отец тоже так говорил, — трётся подбородком о мою макушку.

Вдруг осознаю, что попала в яблочко. Но в его голосе ни боли, ни сожаления.

— Уйди. Пожалуйста. Оставь меня.

— Нет, Серафима, — отказывает с твёрдой решимостью. — Для тебя ничего не изменится.

Это утверждение вселяет в меня ярость. Кроваво-красную. Она застилает мои глаза. Мир потерял краски. Я видела вокруг лишь чёрный, белый и красный.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Вырываюсь из его объятий, сжимая кулаки. Изучая его в свете полной луны.

Его лицо спокойно. Нет ни тени беспокойства, ни сомнений в том, что я в любом случае никуда от него не денусь.

— Ничего не изменит? — мой голос срывается до крика. Противного, истеричного. — Я так и останусь для тебя только шлюхой! А другой достанется всё!

Ты. Семья. Дети. Общие праздники.

А я навсегда останусь недостаточно хорошей, чтобы меня любили. Чтобы меня выбирали. Чтобы ради меня чем-то жертвовали, а не вписывали в свободное расписание.

Я не произношу это вслух, но ведь всё и так очевидно.

Красиво скрыть эмоции и гордо уйти в закат у меня уже не получится.

Он тяжело вздыхает. Утомлённо. Вероятно, откладывал этот разговор до последнего, но он уже ему наскучил.

Мне кажется, не объявись Патимат, он бы даже в день свадьбы не признался.

— Да. Ничего. Этот брак лишь часть бизнеса.

Моими слезами можно жажду путникам в пустыне утолять. Они льются и льются неконтролируемым потоком.

— У тебя будет с ней близость! Дети! Семья! Неужели ты этого не понимаешь?

Я склоняю голову, рассматривая его. Желая услышать отрицание.

Нет, не будет семьи.

Нет, не будет детей.

И секса с ней тоже не будет.

Но он молчит.

Боль становится ещё острее, ещё глубже. Теперь я точно понимаю, что это правда.

Не ложь, не злая шутка. А ужасная реальность. Страшный сон.

Но мне так хотелось услышать от него, что ради меня он нарушит уговор. Останется со мной. Только моим.

— Я к ней ничего не чувствую, — единственное, что получаю в ответ.

Прикрываю глаза. «Это сейчас ты ничего не чувствуешь, — думаю про себя, — а когда любить по ночам будешь вместо меня — почувствуешь. Когда общих детей будешь с ней нянчить — почувствуешь. И тогда я тебе уже не буду нужна».

С этой мыслью, поняв неотвратимость ситуации, я уже решила для себя всё.

— Между нами всё кончено, — смотрю на него, не сомневаясь в том, что это единственно верный выход из ситуации.

Глава 37

Я просто не смогу иначе. Не смогу ждать его, зная, что он рядом с другой. Что приходит ко мне после секса с женой. Что этими губами, которыми целует меня, он целовал её. Любил её. Врал ей, как сейчас, вероятно, врёт мне.

Это уничтожит мою личность. Сотрёт в порошок. Сделает его безвольной рабой с переломанным им же хребтом.

Я уже ощущаю, что медленно гибну. А если останусь с Сабуровым, то сойду с ума от ревности. Мучительно умирая, корчась в муках непрекращающейся агонии.

— Нет, — он поднимается, поправляет пиджак. Смотрит на меня строго. Будто я бьющийся в припадке ребёнок, чьи слёзы ему надоели. И от уговоров пора перейти к воспитанию. А то и наказанию.

— Одевайся. Здесь ты не останешься.

Пропускает мои слова мимо ушей. Моё решение ему не интересно.

— Нет, — вторю ему, — я к тебе больше не вернусь. Одежду, подаренные побрякушки можешь оставить себе. Уходи.

Включает ночник. Холодный свет лампы бьёт по глазам.

Не желаю, чтобы он видел меня такой. Сломленной. Раздавленной. Хочется собрать остатки гордости, а не валяться у его ног, умоляя сделать выбор в мою пользу.

— Ты сейчас уйдёшь отсюда со мной, — вновь слова, полные уверенности. Во мне. В моих поступках.

Меня выворачивает от этого наизнанку. Но на этот раз он ошибся. Не до конца меня просчитал.

Поднимаюсь с постели. Приняв душ, уснула в отельном халате. Дрожащими пальцами завязываю его на поясе, утопая в нём. Складываю руки на груди, будто ограждая себя от мужчины, норовящего нарушить границы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А если нет, то что, Сабуров? — сузив глаза, сверлю его взглядом.