Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

Другому иноку, Наставнику Просветления, было двадцать девять лет. С круглой головой и огромными ушами, широким лицом и четырехугольным ртом, был он огромного роста и походил на архата. В миру носил фамилию Ван. Жили оба подвижника как братья родные. И во время проповедей на одну циновку садились.

И вот однажды, в самом конце зимы и начале весны, морозная стояла погода. Два дня шел снег. А когда он перестал и небо разъяснилось, Наставник Пяти Заповедей с утра воссел на кресло для сидячей медитации. Вдруг до ушей его донесся едва слышный плач младенца. Подозвал он тогда верного и неотлучного своего послушника Цинъи. «Сходи, – говорит, – к наружным воротам и узнай, в чем дело. Потом мне скажешь». Открыл послушник врата и видит: прямо на снегу под сосною лежит рваная подстилка, а на ней младенец. «Кто же, – думает, – его тут оставил?» Подошел поближе, смотрит: девочка полугодовалая в тряпье завернута, а на грудке – бумажка, на которой указано точное время ее рождения.

И думает послушник Цинъи: «Лучше жизнь человеку спасти, нежели семиярусную пагоду воздвигнуть». Поторопился он сообщить настоятелю. «Похвальна редкая сердечная доброта твоя, очень похвальна!» – молвил настоятель. Взял тогда Цинъи младенца на руки и принес к себе в келью. Спас жизнь, доброе дело сделал. Стал растить девочку, а когда той сравнялся год, настоятель дал ей имя Хунлянь, что значит Алая Лилия. Бежали дни, сменялись луны. Росла девочка в монастыре, и никто об этом не знал. Да и сам настоятель со временем запамятовал.

Так незаметно, исполнилось Хунлянь шестнадцать. Уходит, бывало, Цинъи из кельи – дверь на замок, придет – изнутри замкнет. Берег ее как дочь родную. Одевал ее как послушника монастырского. Росла девочка красивая и смышленая. Без дела не сидела – то шить возьмется, то вышивает. Уж подумывал Цинъи обзавестись зятем. Ведь тогда будет кому ухаживать за старым монахом и проводить его в последний путь.

Но вот однажды, в шестую луну, когда стояла жара, Наставник Пяти заповедей вспомнил вдруг о случившемся десяток с лишним лет назад и, миновав залу Тысячи будд, оказался у кельи Цинъи. «Отец настоятель? – удивился Цинъи. – Что вас привело ко мне?» «Где девица Хунлянь?» – спросил настоятель.

Цинъи скрыть Хунлянь не решился и пригласил настоятеля в келью. Стоило же тому увидеть девушку, как были отброшены заповеди и пробудились любострастные мысли. И наказал он Цинъи: «Приведешь ее ко мне на закате. Да не ослушайся! Сделаешь по-моему, возвышу тебя, но никому ни слова». Не посмел ослушаться настоятеля Цинъи, но про себя подумал: «Опорочит он девушку». Заметил настоятель, что неохотно согласился Цинъи, зазвал его к себе в келью и поднес десять лянов серебра, а еще и ставленую грамоту[20] вручил. Пришлось Цинъи принять серебро. Повел он вечером Хунлянь в келью настоятеля. И опорочил настоятель девушку, стал ее запирать у себя за спальнею, в комнате, скрытой пологом.

Его духовный брат, Наставник Просветления, выйдя из состояния самадхи[21], в котором он пребывал, находясь на ложе для медитации, уде знал: преступил настоятель заповедь – не прельщайся красотою телесной и растлил Хунлянь-девицу, свернул со стези добродетелей, по которой следовал многие годы. И решил: «Взову-ка я к рассудку его, отвращу от греха».

Распустились на другой день пред монастырскими вратами лотосы и лилии. Велел он послушнику нарвать белых лилий, поставил их в вазу с узким горлышком и пригласил брата полюбоваться их красотой. Немного погодя пришел настоятель. Сели наставники. Наставник Просветления и говорит: «Гляди, брат, какое обилие цветов! Я пригласил тебя полюбоваться их красотой и сочинить стихи». Послушник подал чай, потом приготовил драгоценные принадлежности ученого мужа[22]. «Какой же цветок воспеть?» – спросил настоятель. «Воспой лилию», – предложил брат. Настоятель взмахнул кистью и набросал четверостишие:

На стебельке раскрылся лотоса бутон,Вблизи с благоуханным розовым кустом,Гранат горит парчовым огненным ковром…Всех лилия нежней с молочным лепестком.

«Раз брат наставник сочинил, я не останусь в долгу», – молвил Наставник Просветления и, взяв кисть, написал:

Ива, персик, абрикосМеж собою шелестят –Растревожил их вопрос:Чей же тоньше аромат?Чьей пыльцою с высотыДышит облачная гладь?Красной лилией цветыВсе хотят благоухать.

Написал и громко рассмеялся. Услыхал его стихи Наставник Пяти заповедей и сердцем сразу прозрел. Совестно ему стало, повернулся и удалился к себе в келью. «Кипяти воду скорей!» – наказал он послушнику, переоделся в новое облачение, достал бумагу и поспешно написал:

Уже сорок семь мне годов от рожденья!Нарушил я заповедь – нет мне спасенья!Но верой даровано успокоенье –Уйду в лоно вечности без промедленья!Хоть брат угадал мой поступок презренный,К чему досаждать покаяньями ближним?!Ведь жизнь наша молнией вспыхнет мгновенной,Погаснет – и небо опять станет прежним.

Положил он исповедь свою перед изображением Будды, вернулся на ложе для медитации и сидя преставился. Послушник тот же час сообщил о случившемся Наставнику Просветления. Тот, сильно удивленный, предстал перед изображением Будды и увидел поэтическую исповедь ушедшего из мира. «Да, всем ты был хорош, – размышлял монах. – Жаль только завет нарушил. Ты ушел мужчиною, но не верил в Три святыни[23], уничтожил Будду в душе своей и опозорил иноческий сан. Тебе предстоят муки в перерождениях, без которых ты не сможешь вернуться на путь истины. И как тяжело от этого на душе! Ты говоришь: уходишь и я не стану идти за тобой …» Он вернулся к себе в келью, велел послушнику согреть воды для омовения и сел на ложе для медитации. «Я поспешу вослед за иноком Пяти заповедей, – сказал он послушнику, – А вы положите останки наши в саркофаги и по истечении трех дней предадите сожжению в одночасье». Сказал так и тоже преставился. В один день два наставника почили.

Невероятное событие всполошило монастырскую братию и тотчас же молвой разнеслось по всей округе. Молящихся и жертвователей стеклось видимо-невидимо. Усопших предали сожжению перед обителью. Немного погодя, Цинъи выдал Хунлянь замуж за простолюдина и тем обрел себе поддержку в старости. А через несколько дней совершилось перерождение Наставника Пяти заповедей. Он явился на свет в округе Мэйчжоу, в Западной Сычуани, в облике сына Су Лаоцюаня, жившего отшельником. Звали его Су Ши, по прозванию Цзычжань, а известен он стал под прозванием Дунпо – Восточный склон[24]. Наставник Просветления после перерождения получил имя Дуаньцин. Стал он сыном тамошнего жителя Се Даофа, впоследствии принял постриг и в монашестве был известен под именем Фоинь, то есть След Будды. Опять они жили рядом и водили сердечную дружбу.

Да,

В Сычуани теперь возродились они.Свет Будды сияет для чистых сердец.Вдруг: «Грех я узнал, друг, меня извини,В обитель уйду, праздной жизни конец».Журчит ручеек, веселит полну грудь.Ах, как, ароматны весенние дни!Но перст указует к познанию путь:К Хунлянь – Красной Лилии больше не льни.

Монахиня Сюэ кончила.

Ланьсян принесла из покоев Юйлоу два короба с затейливо приготовленными постными закусками, фруктами, печеньем и сластями. Убрав со стола курильницу, она расставила яства и чай. Хозяйки вместе с монахинями принялись лакомиться. Немного погодя подали скоромные кушанья и открыли жбан с вином феи Магу. Хозяйки, усевшись вокруг жаровни, осушили чарки.

Юэнян начала партию в кости со своей старшей невесткой У, а Цзиньлянь и Ли Цзяоэр играли на пальцах. Юйсяо разливала вино и под столом подсказывала Цзиньлянь, отчего та все время выигрывала и заставляла Цзяоэр пить штрафные.

– Давай я с тобой сыграю, – обратилась к Цзиньлянь Юйлоу. – А то ты ее обыгрываешь.

Юйлоу велела Цзиньлянь вынуть руки из рукавов и не класть на колени, а Юйсяо отойти в сторону.

В тот вечер Юйлоу заставила Цзиньлянь выпить не одну штрафную чарку, а барышню Юй попросила спеть.

– Спой «Жалобы в теченье пяти ночных страж»[25], – заказала Юэнян.

Барышня Юй настроила струны и запела высоким голосом.

На мотив «Яшмовые ветки сплелись»:

Багровые тучи сплошной пеленой,И белые пчелы кружат надо мной.Порывистый ветер дыханье обжег.О как ты жесток!А мать и отец укоряют меня,Что сохну и вяну я день ото дня.Где ты, мой ночной легкомысленный бражник?Меня оглушат еженощные стражи!

На мотив «Золотые письмена»:

Вот ночь над землей – как жестока разлука.Листочек письма – а о встрече ни звука,И слезы блестят на щеках моих влажных,Считаю все стражи.

На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:

Повеяло стужей на первую стражу.Себя обнимая, дрожу я и стражду —Не греет. Вторая приблизилась стража…Мне, брошенной, страшно!

На тот же мотив: