Рай с привкусом тлена - Светлана Бернадская

Вель, как ты можешь выходить замуж за человека, которого не знаешь? А вдруг он проходимец? Где вы с ним познакомились? На корабле? Он охмурил тебя? За молодыми богатыми вдовушками нынче развелось немало охотников…

— О нет, мы знакомы очень давно, — вздохнула я. — Сейчас расскажу, если вы согласитесь меня выслушать.

И я рассказала. О том, как Джай оказался на юге, как оказался рабом, о его нелегкой судьбе. О том, как я выкупила его, спасая от смерти. О его роли в восстании против рабства, о его заслуге в победе над Халиссинией. Обо всем… кроме того, что он является отцом моим детям. Этого я говорить не посмела, просто не имела права, иначе опозорила бы имя Диего.

Тетушка потрясенно слушала, охала, моргала и время от времени вытирала платочком глаза.

— Что же вы… теперь намереваетесь делать? — наконец спросила она.

— Я собиралась просить дядюшку, чтобы он как можно быстрее устроил Джаю встречу с королем. Прежде, чем мы сможем пожениться, Джай должен вернуть себе имя, поместье и положение в королевских войсках.

— Ох, дорогая, — сокрушенно покачала головой тетушка. — Как нехорошо получилось с лордом Хэмилтоном. Придется слать письмо с извинениями. А ведь какая замечательная была бы партия!..

В комнате Вель жарко натоплено. Обволакивающее тепло напоминает о юге, а мне хочется насладиться северным холодом. Целую расслабленную после недавней неистовой любви Вель, выскальзываю из-под одеяла и настежь распахиваю ставни, впуская в душную комнату свежий морозный воздух вместе с роем колючих снежинок. Вель зябко кутается в одеяло, а я жду, пока голое тело все сплошь не покроется мурашками, и только потом возвращаюсь к ней.

— Аудиенция с королем назначена через два дня, — говорит она, вновь затягивая меня под одеяло — теперь тепло ее тела желанно и сладко. — У нас еще уйма времени. Завтра мы могли бы наведаться в Эмбершир, посмотреть, в каком состоянии твой дом.

Некоторое время я молчу, наматывая на палец локон светлых волос. Ее предложение одновременно манит и страшит. Моя душа столько времени рвалась к родному дому, а теперь я как будто стараюсь оттянуть этот момент. Когда я покидал родимый порог, родители были живы. Каково теперь будет увидеть опустевшие стены, лишенные жилого уюта, которых больше никогда не коснется заботливая рука матери, которые больше никогда не услышат сурового отцовского голоса?

— Ты поедешь со мной?

— Куда же я денусь, — ласково улыбается любимая, и мои безотчетные страхи понемногу рассеиваются, уступая место надеждам. — Дети пусть остаются здесь, а мы можем себе позволить небольшую прогулку.

Она обнимает меня, завлекая красотой, нежностью и сладкими словами, словно морская русалка, и я вновь вспоминаю, что ничего на свете теперь нет для меня важнее, чем любовь этой женщины, что соблазнительно выгибается в моих объятиях.

Утро встречает нас обильным снегопадом. Вместо обычной повозки приходится запрягать крытые сани: путь до Эмбершира не так уж близок, выехав после завтрака, мы прибудем после полудня. Я немного беспокоюсь за Вель, но для нее долгая дорога не кажется утомительной: она то и дело выглядывает за плотные кожаные занавески и с детским восторгом рассматривает снежинки, налипшие на меховую перчатку. Мое сердце превращается в мягкий студень, когда я наблюдаю за ней. Вот оно — счастье. И как же трудно не забивать себе голову страхами, не ожидать со дня на день подвоха, который может разлучить нас снова…

Дым над крышей родного дома замечаю издали. Сердце бешено ускоряет ритм и вновь застывает в груди: кто встретит меня внутри? Остался ли в живых младший брат, или теперь в моем доме живут совершенно чужие люди?

Мы останавливаемся у ворот, на порог выходит светловолосая женщина, кутающаяся в широкую вязаную шаль. Смотрит на нас настороженно. Я выскакиваю из саней, помогаю выбраться Вель. Подхожу к воротам. Они заперты всего лишь на засов, но я не решаюсь прикоснуться к задвижке. Останавливаюсь у незатейливой кованой решетки — и не могу произнести ни слова.

Выручает Вель.

— Здравствуйте, добрая госпожа, — звенит ее голос за моим плечом. — Это ли дом баронета Хатфорда?

— Так и есть, — с опаской отвечает женщина. — Вы к мужу? Как о вас доложить?

— Ваш муж — Джейкоб Хатфорд? — наконец вновь обретаю дар речи.

— Верно, — хмурится женщина.

— Тогда скажите, что приехал его брат.

Лицо женщины вытягивается, тонкие губы складываются в почти идеально круглую букву «О». Ее оцепенение настолько велико, что она не может сдвинуться с места. Однако вскоре за ее спиной дверь снова открывается, и показывается мужская фигура.

Не сразу в этом высоком широкоплечем мужчине узнаю своего младшего братишку. Да что там: столкнись я с ним нос к носу на городской улице, прошел бы мимо, не узнав…

— Джай? — раздается его хриплый от удивления голос.

— Джей… — произношу в ответ давно забытое имя.

Не случается между нами ни теплых объятий, ни слез радости, как было в доме дядюшки Вель. Джейкоб лишь шире распахивает дверь своего — моего! — дома и жестом приглашает нас войти.

Едва переступив порог, всей грудью вдыхаю запах родного жилища… и не узнаю его. В гостиную вбегают двое малолетних парнишек: оба сероглазые, светловолосые, и оба во все глаза рассматривают нас.

— Познакомьтесь, дети, это ваш дядюшка Джайвел, — деревянным голосом произносит брат. — А это твои племянники, Джай. Ричард и Доннел.

Мы все замираем в нерешительности, не способные подобрать нужных слов. И тогда на помощь приходит жена брата:

— Вы успели как раз к обеду, прошу разделить с нами еду.

На стол накрывает единственная попавшаяся мне на глаза служанка. Для нас с Вель приносят дополнительные приборы. После короткой молитвы приступаем к обеду — в неуютном молчании. Но постепенно, слово за слово, завязывается разговор.

— Нас известили о твоей смерти, — касается самой тяжелой темы брат. — Родители даже какое-то время получали положенное на тебя военное довольствие.

— Как видишь, известие о моей смерти оказалось преждевременным, — сухо говорю я.

— Но… — брат вскидывает взгляд — и теперь я удивлен, что не узнал его сразу. В серых глазах Джейкоба вижу острый, пронзительный взгляд своего отца. — Если ты выжил, почему не вернулся? Почему хотя бы не написал, не сообщил о себе? Мы бы не хоронили тебя заживо! Я бы… — он запинается и виновато опускает глаза.