Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин

обучала на фортепьяно. Но главным педагогом был всё-таки Степан Трофимович. По-настоящему, он первый и открыл Дашу: он стал обучать тихого ребёнка ещё тогда, когда Варвара Петровна о ней и не думала. <…> Когда к Даше стали ходить учителя, то Степан Трофимович оставил с нею свои занятия и мало-помалу совсем перестал обращать на неё внимание. Так продолжалось долгое время. Раз, когда уже ей было семнадцать лет, он был вдруг поражён её миловидностию…»

Спустя три года, когда Даше исполнилось 20 лет, Варвара Петровна вздумала, как выразился сам «жених», «выдать за неё» дважды вдовца 53-летнего Степана Трофимовича. Но, разумеется, вскоре всё выплывет наружу и станет ясным: Степану Трофимовичу предназначено было «прикрыть швейцарские грехи» всё того же Николая Всеволодовича Ставрогина. Их отношения продолжаются и в «настоящее» время, Даша даже в одном из разговоров уверяет, что согласна быть просто сиделкой возле него и посвятить ему всю свою жизнь: «— Никогда, ничем вы меня не можете погубить, и сами это знаете лучше всех, — быстро и с твёрдостью проговорила Дарья Павловна. — Если не к вам, то я пойду в сёстры милосердия, в сиделки, ходить за больными, или в книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею женой; я не могу жить и в таких домах, как этот. Я не того хочу… Вы всё знаете. <…> Вы очень больны? <…> Боже! И этот человек хочет обойтись без меня!..» Именно Дарье Павловне Шатовой Ставрогин написал письмо из Петербурга, по существу — конспект своей исповеди «От Ставрогина», в котором звал её с собой уехать в «кантон Ури», она тут же согласилась без раздумий, но… «гражданин кантона Ури» неожиданно вернулся в Скворешники и удавился на чердаке.

Шатова Мария Игнатьевна (Marie)

«Бесы»

Жена Ивана Павловича Шатова. Он познакомился с нею, когда его выгнали за какую-то историю из университета и он служил учителем в семье купца, с которой выехал за границу: «При детях находилась ещё и гувернантка, бойкая русская барышня, поступившая в дом тоже пред самым выездом и принятая более за дешевизну. Месяца через два купец её выгнал “за вольные мысли”. Поплёлся за нею и Шатов, и вскорости обвенчался с нею в Женеве. Прожили они вдвоём недели с три, а потом расстались как вольные и ничем не связанные люди; конечно, тоже и по бедности…» И вот спустя три года Мария вдруг приехала к мужу в самый канун его убийства «бесами» и родила у него в доме сына, отцом которого был Николай Ставрогин. Но Шатов так безумно и безнадёжно любил жену, что ни секунды не раздумывая принял и её, и ребёнка (которого она решила назвать в честь его — Иваном). «Он с болью вгляделся в её черты: давно уже исчез с этого усталого лица блеск первой молодости. Правда, она всё ещё была хороша собой, — в его глазах, как и прежде, красавица. (На самом деле это была женщина лет двадцати пяти, довольно сильного сложения, росту выше среднего (выше Шатова), с тёмно-русыми, пышными волосами, с бледным овальным лицом, большими тёмными глазами, теперь сверкавшими лихорадочным блеском.) Но легкомысленная, наивная и простодушная прежняя энергия, столь ему знакомая, сменилась в ней угрюмою раздражительностию, разочарованием, как бы цинизмом, к которому она ещё не привыкла и которым сама тяготилась. Но главное, она была больна, это разглядел он ясно…»

Робкие едва забрезжившие мечты супругов Шатовых на счастье совместной семейной жизни тут же оборвались-погасли: встревоженная отсутствием мужа (которого как раз только что убили), больная Мария встала, пошла к соседу Кириллову, который только что кончил жизнь самоубийством, совершенно потерялась, схватила ребёнка и почти неодетая бросилась бежать, стучала в дома, но ей не открывали, а когда открыли, то было уже поздно — сначала умер простуженный ребёнок, а затем и сама Марья Шатова, успев догадаться, что муж её убит…

Шигалев

«Бесы»

Идеолог «бесов»; брат Арины Прохоровны Виргинской. Хроникёр Г—в сообщает о нём: «Этот Шигалев, должно быть, уже месяца два как гостил у нас в городе; не знаю, откуда приехал; я слышал про него только, что он напечатал в одном прогрессивном петербургском журнале какую-то статью. <…> В жизнь мою я не видал в лице человека такой мрачности, нахмуренности и пасмурности. Он смотрел так, как будто ждал разрушения мира, и не то чтобы когда-нибудь, по пророчествам, которые могли бы и не состояться, а совершенно определённо, так-этак послезавтра утром, ровно в двадцать пять минут одиннадцатого. Мы, впрочем, тогда почти ни слова и не сказали, а только пожали друг другу руки с видом двух заговорщиков. Всего более поразили меня его уши неестественной величины, длинные, широкие и толстые, как-то особенно врознь торчавшие. Движения его были неуклюжи и медленны. Если Липутин и мечтал когда-нибудь, что фаланстера могла бы осуществиться в нашей губернии, то этот наверное знал день и час, когда это сбудется. Он произвёл на меня впечатление зловещее…»

Шигалев — автор-владелец «толстой и чрезвычайно мелко исписанной тетради», в которой изложил «собственную систему устройства мира», каковую намеревался представить «нашим» в течение десяти вечеров (по числу глав) и заранее объявляет самую суть своего «неоконченного» ещё труда: «Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом». Суть противоречива и вызывает у присутствующих смех. Чуть подробнее разъясняет-толкует им теорию Шигалева один из «наших» — Хромой: «Он предлагает, в виде конечного разрешения вопроса — разделение человечества на две неравные части. Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться в роде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем, и будут работать. Меры, предлагаемые автором для отнятия у девяти десятых человечества воли и переделки его в стадо, посредством перевоспитания целых поколений, — весьма замечательны, основаны на естественных данных и очень логичны. Можно не согласиться с иными выводами, но в уме и в знаниях автора усумниться трудно…» Ещё более проясняет суть «шигалевщины» циничный комментарий к его труду Петра Верховенского в разговоре с Николаем Ставрогиным: «— У него хорошо в тетради, — продолжал Верховенский, — у него шпионство. У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий