Жизнь замечательных времен. 1975-1979 гг. Время, события, люди - Федор Раззаков

Тем временем продолжается история со спецталонами. Как мы помним, контролер КПК Севастьянов сумел раздобыть секретную картотеку Ноздрякова на владельцев спецталонов и доложил об этом своему шефу — председателю КПК Пельше. Севастьянов сообщил, что кроме создания системы спецталонов, развращающей организацию движения автотранспорта, при попустительстве Ноздрякова сложилась преступная практика вымогательства взяток за получение водительских прав. Только за два года 600 автолюбителей приобрели свои права за взятки. Кроме этого, докладывал Севастьянов, Нрздряков искажал госотчетность об авариях и травмах на автомобильных дорогах Москвы. Короче, материалов против влиятельного гаишника собралось столько, что можно было смело поднимать вопрос о лишении его партийного билета. Пельше с этим выводом полностью согласился. «Будем собирать заседание КПК, — сказал он, выслушав доклад. — На него надо обязательно пригласить не только Ноздрякова, но и его руководителей: замминистра Рожкова и начальника Управления госавтоинспекции Лукьянова». Однако тут в дело вмешались непредвиденные обстоятельства.

30 марта Брежнев должен был вылететь на Дальний Восток. Но перед самым отлетом к нему пришел министр внутренних дел Николай Щелоков, который стал жаловаться на Пельше: мол, тот возрождает в стране 37-й год. «Я знаю Ноздрякова как честного и ответственного работника, а его обвиняют черт знает в чем, — негодовал Щелоков. — Хотят из партии исключить». Брежневу был недосуг разбираться в претензиях, предъявленных главному гаишнику столицы, поэтому он спросил напрямик: «Чего ты от меня хочешь, Николай?» «Надо дать отлуп Пельше, пусть старик не зарывается», — последовал ответ. «Отлуп так отлуп», — ответил Брежнев и взялся за телефонную трубку. Далее послушаем рассказ В. Севастьянова:

«В 11 часов 25 минут в моем кабинете по городскому телефону раздался звонок: «Товарищ Севастьянов?» — «Да». — «Валентин Степанович?» — «Да». — «Сейчас с вами будет говорить Леонид Ильич Брежнев». Честно признаться, я не поверил и хотел даже положить трубку. Через 25 секунд слышу знакомый голос: «Здравствуйте, товарищ Севастьянов!» — «Здравствуйте, здравствуйте». — «Вы там занимаетесь проверкой анонимки на Ноздрякова, беспокоите его, дергаете нервы. Не надо проверять эту анонимку, беспокоить Ноздрякова. И вообще не надо проверять анонимки». — «Мы не анонимку проверяем и вообще не заявление, мы интересуемся отдельными вопросами…» — «Ну все равно не надо. Заканчивайте проверку».

Вроде бы на розыгрыш не походило. Да и голос! Быстро, по памяти, записал разговор и отнес Ивану Степановичу Густову (первый зампред КПК. — Ф. Р.), тот в свою очередь доложил Пельше…»

Густов на всякий случай решил подстраховаться: позвонил Константину Черненко, который всегда был в курсе всех событий, и поинтересовался, правда ли, что звонил Брежнев.

Черненко подтвердил: звонил генсек после визита к нему Щелокова. «Так что делайте выводы сами», — закончил разговор Черненко. В итоге все материалы по Ноздрякову вскоре будут направлены в МВД. Главный гаишник Москвы отделается легким испугом: ему всего лишь «укажут» на недостатки, а чуть позже отправят на пенсию. Но вернемся в март 78-го.

В два часа дня Брежнев со свитой прибыл в аэропорт Внуково-2, чтобы оттуда лететь в Свердловск. Выгрузились из своих лимузинов и направились в специальный зал, как вдруг на полпути Брежнев застыл как вкопанный. Навстречу ему шел предсовмина Алексей Косыгин, которого он уж никак не ожидал, да и не хотел здесь видеть. Дело в том, что Косыгин должен был находиться с рабочей поездкой в Тюмени, но никак не в Москве. И вдруг на тебе — он каким-то чудесным образом объявился во Внуково аккурат перед отлетом генсека. Как же это произошло?

29 марта, накануне отлета Косыгина из Норильска в Свердловск, куратор этой поездки от 9-го управления КГБ Михаил Докучаев решил позвонить в принимающий город, чтобы поинтересоваться, все ли готово к приему высокого гостя. Трубку на другом конце взял заместитель начальника Свердловского УКГБ генерал-майор В. Самодуров. Как выяснилось, для него завтрашний прилет Косыгина явился полной неожиданностью. «Вы что, ничего не знаете? — удивился он. — Слушай, я тебе сообщаю, но на наш разговор нигде не ссылайся. Считай, что я тебе этого не говорил. Завтра к нам прилетает Брежнев. Отсюда он полетит дальше, а потом поедет поездом во Владивосток. Что означает их стыковка в Свердловске, ты сам понимаешь. (Как мы знаем, Брежнев с трудом переносил Косыгина. — Ф. Р.). Принимайте там решение на свое усмотрение». Далее послушаем рассказ самого М. Докучаева:

«В ответ я сказал, что мне картина ясна и я начинаю действовать. Мысленно же я представил себе, что будет с Косыгиным, если он прилетит в Свердловек и узнает, что туда спустя 2 часа прилетает Брежнев. Мне также пришла в голову мысль о том, как этот факт воспримут в Москве и Свердловске, как это будет выглядеть в глазах советской общественности и особенно как это расценит пресса. Одновременно передо мной встал вопрос, почему о поездке Брежнева не предупредили Косыгина как члена Политбюро и председателя Совета Министров СССР.

Нужно было немедленно докладывать об этом самому Алексею Николаевичу, который в это время проводил большое совещание в горкоме партии. Мне было неудобно входить в зал заседаний, но и дело не терпело отлагательства. Помогло то, что как раз оттуда вышел Н. Байбаков, и я обратился к нему с убедительной просьбой срочно вызвать Алексея Николаевича, чтобы довести до него весьма важное сообщение.

Через некоторое время Косыгин вышел с совещания, и я рассказал ему о предстоящей поездке Брежнева по районам Сибири и Дальнего Востока. Когда я сообщил ему, что завтра в 14 часов Брежнев будет в Свердловске, Косыгин побледнел. Он сказал: «Почему я ничего об этом не знаю?» Он переспросил меня снова и очень хотел узнать, из каких источников исходит моя информация. Я ответил ему, что эти данные получил только что из 9-го управления, но уклонился от ссылки на конкретный источник.

Косыгин был человеком мудрым, любил советоваться с другими по любым вопросам, знать их мнение и только тогда принимал и высказывал свое решение. Вот и на сей раз он прямо задал мне вопрос: «Что вы думаете по этому поводу?» Вопрос не застал меня врасплох, и я ответил: «Мне трудно вникать в существо дела, но мне кажется, что нам необходимо срочно вылететь в Москву и прибыть туда завтра до отлета Брежнева. У нас мало времени, но мы успеем. В Свердловск нам ехать нельзя, — добавил я, — ибо этим можно вызвать недоумение у советской общественности. Кроме того, мы зададим много хлопот руководителям Свердловска».

Я не договорил при этом, но подумал, что отсутствие Косыгина при проводах Брежнева в Москве также может быть расценено как неуважение к первому лицу в партии и государстве и может стать предметом кривотолков о том, кто же остался вместо Брежнева в Кремле…

Через два часа мы были уже на аэродроме, а в 10 часов прилетели в Москву. В определенное по протоколу время А. Косыгин прибыл во Внуково-2 на проводы Брежнева. И не нужно было обладать особой наблюдательностью, чтобы заметить, с каким удивлением встретили его появление некоторые члены Политбюро и работники ЦК партии. Особенно кислая мина была у Суслова. Всем своим видом он давал понять, что участие Косыгина в церемонии проводов явно нежелательно, поскольку в таком случае Суслов оказывается на втором месте среди провожающих…»

А теперь перенесемся в Нью-Йорк, на квартиру заместителя генерального секретаря ООН Аркадия Шевченко. Как мы помним, этот человек давно уже работал на ЦРУ и являлся одним из его самых ценных агентов. Американцы берегли Шевченко как зеницу ока и делали все от них зависящее, чтобы на него не упала даже тень подозрения. Долгое время цэрэушникам это удавалось. Но после провала Огородника-Триоанона КГБ стал подозревать Шевченко и начал готовить почву для его отзыва на родину. Однако повод придумали топорный: послали шифровку, что ему надлежит прибыть в Москву для консультаций с министром иностранных дел по вопросам предстоящей сессии Комиссии ООН по разоружению. Шифровка пришла в Нью-Йорк в пятницу, 31 марта, и в ней сообщалось, что в начале следующей недели Шевченко должен был вылететь в Москву. Но дипломат был не дурак: сразу смекнул, что повод липовый — по таким банальным вопросам с ним никогда не советовались. Как пишет сам Шевченко, «вероятно, в Москве сочли — и не без оснований, — что вызвать меня для одних только консультаций недостаточно убедительно, поэтому кто-то решил прибавить эту необычную фразу: «для обсуждения некоторых других вопросов». Это была ошибка, я моментально насторожился. Не понимаю, как мог произойти такой ляпсус, но мне крупно повезло, что он произошел…»

Тут еще масла в огонь подлил приятель Шевченко, который несколько дней назад приехал в Нью-Йорк из Москвы и рассказал, что в отношении Шевченко КГБ предпринимает какие-то странные телодвижения. Короче, поводов к беспокойству у Шевченко было предостаточно.