Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета - Стефан Грабинский

— Con fuoco! — подхватил Роецкий бархатным баритоном. — Con fuoco! Piu di fuoco.

— Stride la vampa…

Фанатичный культ огня выражался у Юзя в детских, иными словами, извечных формах. Иногда родители замечали, как он средь бела дня — просто так, без всякой цели — зажигал свечу и часами забавлялся ее пламенем, а однажды, войдя в спальню, пан Анджей застал его у стола, — мальчик с восторгом в глазах наблюдал за пылавшей на нем кипой бумаг и газет.

Спустя несколько дней обескураженная Марианна вытащила при уборке из-под кровати какой-то обугленный, завернутый в коврик предмет. Следствием, проведенным пани Марией, было установлено, что эта загадочная головешка — старая шахматная доска пана Анджея, тайком приговоренная Юзем к сожжению.

Мальчик в страхе забился от отцовского гнева куда-то в угол, но, ко всеобщему удивлению, Роецкий воспринял весть о преступном деянии с непонятной снисходительностью и даже не выговорил ему.

Вообще в своем пристрастии к огню отец с сыном странным образом выглядели теперь ровней: в архивариусе проснулся ребенок; удивительное дело — он понимал страсть Юзя, более того — завидовал, что тот в таких доступных формах может ее удовлетворить. Но вскоре Роецкому довелось перещеголять сына.

Примерно в половине января ему пришло в голову устроить «игру с огнем». Жена как раз давала Юзю урок музыки и сидела с ним в салоне за фортепьяно, когда он решил устроить им сюрприз. Тихо, не привлекая их внимания, пан Анджей прокрался с флягой спирта в спальню и вылил все содержимое на подушку, а потом поджег…

Вспыхнул сноп огня, в мгновение ока охватив всю постель, а пан Анджей, довольный эффектом, позвал из соседней комнаты музыкантов. Пани Мария издала восторженный вопль и, судорожно ухватив сына за руку, зачарованно уставилась на ядовитые огненные языки, прицеливавшиеся уже к занавесям.

Первым вышел из оцепенения хозяин дома, со скрещенными руками созерцавший разгул стихии. Оскалившись в какой-то жуткой усмешке, бросился он на укрощение огня: сорвал с ближайшей постели тяжелое турецкое одеяло и матрас и с яростью стал глушить огонь. Атака удалась: задохшись, ясно-лазурные змеи шмыгнули под кровать, пропали — как их не бывало. Но Роецкий не дал себя обмануть. С самозабвенностью пожарного он снова кинулся в наступление, забивая щупальца бледно-голубого пламени, коварно ползавшие под кроватью. Пока укрощенная стихия собиралась с новыми силами, подоспела третья и последняя атака, на сей раз вода из ведер, в самую пору поднесенных Марианной. Огонь погасили. Пан Анджей, судорожно сжимая кулаки, минуту-другую стоял молча, разглядывая сгоревшую постель и полуобугленное ложе. И вдруг разразился каким-то странным, не своим хохотом.

— Ха-ха! У нас в «Огнищеве» случился пожар! И погасили мы его сами, без чьей-либо помощи — вот этими голыми руками. Задушили красную гидру, — помолчав, добавил он уже тише. — Ха-ха-ха! Ну что, Юзь? Понравилось тебе, а?

И как ни в чем не бывало все трое уселись ужинать. Поздно вечером, укладываясь на обгоревшую кровать, пани Мария шепнула мужу на ухо:

— А все-таки, Андрусь, прекрасная стихия этот огонь…

С тех пор сюрпризы случались в «Огнищеве» все чаще. С безоглядностью сорвиголовы устраивал Роецкий своей семье огненные шутки, не считаясь с тем, что они влекли за собой огромные траты. Ему доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие освобождать стихию от пут, чтобы затем в критическую минуту снова ее обуздывать, и каждая победа, одержанная над коварным противником, наполняла его неповторимым восторгом.

Огонь обезобразил уже полспальни, не один раз превращал в головешки обстановку, сожрал почти все белье и одежду. Роецких это не трогало, они жили эмоциями от пожаров, жаждали лишь «красных впечатлений».

Однако же перед людьми архивариус скрывал, как мог, свои забавы. Марианне под страхом немедленного отказа от места велено было ни словом не упоминать о том, что происходит на вилле. Странное дело: не тая своих увлечений перед женой и сыном, пан Анджей как бы стыдился их перед посторонними.

Ущерб, наносимый дому искусственными пожарами, устраняли втихомолку и со всей тщательностью. Когда случались неожиданные визиты, испорченную мебель молниеносно прятали, поспешно убирали предательские следы, или же расторопная Марианна сразу вводила гостя в комнату, где не было компрометирующего беспорядка.

Но эта постоянная игра в прятки, эта необходимость таиться от ближних унижали Роецкого. В конце концов он взбунтовался и решил сыграть с гостями шутку, которая заодно была бы и актом мести.

Как-то в воскресенье, когда приглашенное многочисленное общество развлекалось в салоне «Огнищева», вдруг занялась от свечи портьера на двери. Кто-то вскричал: «Пожар!» — и началась несусветная паника. С некоторыми дамами случился обморок, кое-кто повыскакивал через окно во двор, на двадцатиградусный мороз, в одних вечерних туалетах. За несколько минут Роецкий погасил «пожар» и с сардонической усмешкой стал приглашать перепуганных гостей снова в дом. Но у тех пропало всякое желание веселиться, и, провожаемые ироническим взглядом хозяина, они поспешно разошлись.

— Вот видите, дорогие господа, — не щадил их на прощанье Роецкий. — Что скажете? Так ли уж страшен пожар на «горельщине»?

— Да-да, вы правы, дорогой пан Анджей, я восхищен тем, как энергично укротили вы проклятую стихию, — признавал тот и другой. — Но лучше не играть с огнем, осторожность не помешает.

И бочком-бочком ускользали из виллы…

Так прошел февраль, дохнул март. Роецкий продолжал свои забавы с пожарами. Но постепенно его заинтересовало в них другое. Если на первых порах наибольшее удовольствие доставляло усмирение вырвавшейся на свободу стихии, то теперь ему уже было мало победы над укрощенным огнем, ему нужен был огонь ради огня. Вот почему он все больше и больше оттягивал момент гашения, позволяя пламени вести себя все вольготней. Старался до предела насытить глаза бушующим пламенем — и лишь тогда кидался его тушить. В результате не раз случались минуты предельно критические, и игра становилась по-настоящему азартной.

И все же пан Анджей всегда оставался недоволен, ему все казалось, что он начал гасить слишком рано (безопасность семьи как-то не принималась в расчет), что можно было натянуть струну еще на полтона выше. Неизвестно почему его не покидало предчувствие, что все это лишь репетиция, увертюра к чему-то грандиозному, слабое предвестие забавы в высшем стиле.

И он не ошибся. Приближался долгожданный час. Это случилось 19 марта, в день Святого Иосифа.

После шумного веселья у семейства Варецких супруги вернулись домой поздно ночью. Пани Мария, утомленная бесчисленными турами вальса, тотчас крепко уснула. К Роецкому же сон не шел. Он закурил папиросу и, лежа на спине, отдался смутным грезам.