Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета - Стефан Грабинский

— Я Пламень, сын Огня! Я рожден из Искры, его избранницы, в час любовного их томления!

И он змеей изогнул тело, уподобляясь языку пламени.

— Сын Огня и Искры, я источаю вокруг себя любовь и пыл желания. Приди ко мне, стыдливая Сцинтилла!

Я приму тебя в огненные свои объятия и низвергну в сладострастную бездну забвенья!

И он обнял гибкий стан бледной жрицы.

— Дамы и господа! — вскричал какой-то крепкого телосложения гебр, припадая к пышущему жаром и дымом алтарю. — Слушайте сперва меня! Я Прометей, тот самый, что столетия назад выкрал у ревнивых богов огонь и принес его с вершины Олимпа сюда, на землю. Братья! Боги — лжецы и подлые обманщики! Но я одолел их злобное могущество, разорвал цепи, которыми прикован был к кавказским скалам! — Тут он поднял вверх коробок от папиросных гильз и таинственно понизил голос. — Но слушайте дальше, братья гебры. Человечество где-то в пути потеряло Прометеев огонь и заменило его другим, который всего лишь жалкий эрзац, негодная имитация. И вот я, братья мои возлюбленные, снова спустился к вам с высей — вторично даровать священную стихию. Осталась еще одна искорка, я упрятал ее про запас в этом чудесном ларчике, который зовется «нартекс». Вот она!

И мужчина, растянув увядший рот в хитрой усмешке, раскрыл коробок. Из него выпорхнули на свободу несколько мух и разлетелись по углам святилища.

— Это мухи, — брезгливо надула губки черноволосая, полуобнаженная гетера, подняв наведенные сурьмой брови.

— Это искра божия, возлюбленная сестра моя, — ответил Прометей уже на ходу, увлекая ее в темный, не освещенный алтарями угол.

Где-то в глубине храма раздался звериный рык:

— Предо мной падите ниц, предо мной трепещите! Я Дахака, вернейший слуга могущественного Ахримана! У меня три головы и три пары глаз. Я обитаю вместе с господином моим на горе Арезура, я его опора в сражениях с премерзким Ахурамаздой!

И он зашелся отвратительным, леденящим душу хохотом.

На северной стороне пирамиды катался в конвульсиях какой-то сумасшедший. Изможденный, с лихорадочным румянцем на лице, он бросал вниз в толпу хриплые призывы:

— Взгляните-ка сюда, на меня, невольника жестокого Ахримана! Я один из его преданных слуг — простой дух, дэв пожара и красного моря. Взгляните, в каких огневых муках суждено мне корчиться! Пожар в моих жилах, огонь в крови! Э-э-э-у, э-э-у!

Кровавая пена пузырилась и слетала с его губ на ступени алтаря.

— Хе-хе-хе! — зашелся один из братьев в куцем зеленом фраке. — Тере-фере-кука, баба, пли из лука! Тере-фере, всем привет от Люцифера! Macte virtute estole, carissimi! Diabolus Claudicans sum — vulgo Duliban или, если для вашего слуха приятственней, — старопольский Костурбан. Прибыл прямехонько из ада. Уф, и горячо же там! Грешки пекут, братишки милые, грешки палят, ох палят, аж шкура лопается! Особливо же всякие плотские грешки, хе-хе, прелестные сестрички, хе-хе! Алекты cornis любострастно…

Не договорив, он пронзительно свистнул в два пальца и смешался с толпой. Торжество постепенно превращалось в безумную вакханалию. Вспугнутое дыханием губ, пламя в светильниках жалобно клонилось, словно умоляюще простирало вдаль руки. В воздухе царила смесь левантинских благовоний, удушающий запах курений, смол и чад горелого дерева. Кто-то набросил на светильники, пылавшие до сих пор ясным, ослепительно белым ацетиленовым светом, темные кружевные накидки, отчего они, затененные, светились теперь как-то зловеще и траурно…

На подмостках, обтянутых красным сукном, появились несколько жриц, уже хмельных от вина сладострастья, и хороводом окружили в танце красивого юношу с фиалковым венком на голове.

— Место для Агни-Эроса! — взывал полунагой кумир. — Место для бога Огня и Любви! Есмь наивысшее и последнее воплощение в одном лице двух божеств, идеал, выпестованный веками и явленный днесь!

— Осанна! Агни-Эрос! Привет тебе, Огонь Любви! Хвала и слава тебе, Огненный Любовник! — согласным хором отвечали гебры.

А тот, демонически оскалясь, уже срывал одежды с одной из танцующих вокруг него тиад.

Людзимирский-Атар нахмурился. Грозно простер он руку к распоясавшейся толпе и бросил быстрый взгляд на верхушку пирамиды. И тотчас же сверху раздался медный звук трубы; медными кругами поплыл он вниз с площадки, приведя в трепет разнузданную паству. Мгновенно стихли похотливые смешки, слетели порхавшие на губах ухмылки.

Перегнувшись через балюстраду площадки, Атхарван устремил суровый взор на Агни-Эроса и произнес:

— Жалкий человечишка, зачем присвоил ты себе обманное имя, зачем прельщаешь братьев своих? Пусты слова твои, как пустой очаг печника. Блуд и похоть на устах твоих, любодейство и вожделение в сердце твоем.

Возвыся голос и сойдя несколькими ступенями ниже, так молвил он безумным собратьям:

— Вижу, растеряли вы дух святости и правды, пошли путем тьмы и злострастья. Вижу, запятнали вы чистоту святого Агни и бесстыдно исказили мелодию веры. Осквернены вами жертвенные алтари, замутнен божественный Огонь злыми, порочными стихиями, кои бесчинствуют здесь, во храме, по вашей вине, о малодушные!

Он сошел еще на несколько ступеней вниз и склонился над дымящим жертвенником на углу пирамиды. Его фанатичное, резко очерченное лицо в сполохах неверного пламени было подобно гневному лику некоего божества.

— Ибо сказал Зороастр: «Выбирайте! Вкруг человека снует целое сонмище духов, добрых и злых. Поистине, человек для неба — возлюбленнейшее из созданий. Но зло тоже есть свободная причина причин, и надобно его обуздать и обузданное прочь отринуть». Однако же вы, малодушные, сердцем некрепкие, не только не обуздали его, но и открылись ему, потакая страстям своим. Посему отверзли врата силам злым и греховным. И вторгся в вашу святыню лживый и обманный язык, имя коему Ахриман, и шесть его верных демонов и слуг, и дэвы.

— Атхарван! — прервал его чей-то хриплый голос из толпы. — Мы чтим твои глубокие познания и твердость духа, но и ты всего-навсего человек, и слова твои лишь слабое подобие истины. Не будешь же ты отрицать, что огонь издавна считается средь людей символом желаний и вожделений? Чему тогда гневаться и удивляться?

Опаленное лицо. Залегло глухое молчание. Поначалу казалось, он не находит ответа. Но, видимо, лишь с силами собирался и слов искал. Ибо вдруг простер к гебрам руки и загремел раскатисто, гласом восточного муэдзина:

— Ложь и обман! Вот в чем тлеют уголья безумия, которому поддавалась ваша вера. Огонь во веки веков пребывает стихией чистой и благой, ибо рождает тепло и движение, ибо дает жизнь. Символика, о коей ты упомянул, безумный брат, — творение позднейшее, вторичное и ложное, она являет собой вырождение и смешение первичных смыслов, ведущих к правде и идеалу. Отцы наши столь чтили святого Агни, что при жертвенных церемониях закрывали уста повязкой «фадам», дабы не замутить дыханием чистую стихию. Огонь ведь элемент незамутненный и обладает очистительной силой, ужели забыли вы о вере христиан в чистилище?