Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета - Стефан Грабинский

Так, в спокойствии, прошли знойный июль и август, прошел щедрый дарами природы сентябрь, уже клонился к исходу затканный паутиной октябрь. В «Огнищеве» ничего не случалось. В общественном мнении наступил явный перелом. Люди стали поглядывать на обитателей виллы с видимой растерянностью и одобрением. Сколько Кобрынь себя помнит, ни один дом на «горельщине» не продержался и четырех месяцев, а тут уже четвертый кончается — и до сих пор все тихо. Миновал и октябрь, наступил меланхоличный ноябрь. Роецкий торжествующе потирал руки, с усмешкой принимал поздравления и знаки признания в связи с благополучным концом критического периода. Гости все чаще и дольше засиживались в его доме, постепенно улетучивались беспокойство и нервозность жестов. Приятно и весело было в «Огнищеве», ибо хозяева оказались людьми на редкость гостеприимными. Веселая и непринужденная атмосфера переходила даже в подчеркнуто гомонливую, брызжущую шутовством. Роецкий безжалостно, с улыбкой превосходства иронизировал над предрассудками, пани Мария дружески препиралась с женой судьи насчет «фатальных» дней и мест, Юзь же тем временем гонял по роще и окрестностям; даже Марианна, ныне «горничная», обычно степенная и серьезная, сыпала шутками в кухне и смеялась по пустякам.

Мало-помалу, незаметно, сложились в доме новые вкусы и привычки.

— C’est drole! — заметила однажды после визита в «Огнищево» красавица пани Сулимирская. — Роецкая с некоторых пор взяла манеру носить огненно-красные туалеты, уже пятый раз подряд мы застаем ее в таком наряде.

Замечено было метко. И впрямь Роецкие возымели слабость ко всему алому и оранжево-красному; пани Мария уже с месяц ходила в платьях исключительно двух этих цветов, разнообразя разве что тона и оттенки. Супруг имел удовольствие убедиться, что ей это очень к лицу, и, чтобы соответствовать ее стилю, решил носить вызывающе огненные галстуки.

— А цвет-то у него красный, — завел назавтра старую песню один из коллег.

— Ничего страшного, — ответил Роецкий спокойно. — Мне нравится этот цвет, да и жена считает, что мне к лицу. Так что сойдет.

И через несколько дней сменил галстук на другой, кирпично-оранжевых тонов.

Но и Юзю, видать, они пришлись по вкусу, потому что вскоре он стал домогаться от родителей нового наряда тех же цветов! Как-то, по случаю именин, ему тоже справили красный костюм.

Чтобы уж до конца выдержать стиль, пан Анджей в последние дни ноября приказал оклеить все комнаты красными, в темно-желтые ирисы, обоями.

— Какая здесь теперь теплая, приятная гамма, — говаривала пани Мария супругу о новшестве, внесенном в интерьер дома.

— Правда, дорогая? — радовался он, целуя ее красивые бархатные глаза. — Такое ощущение, что от стен исходит тепло — благословенное, согревающее душу тепло.

Но в городе считали все эти нововведения чудачеством, а уездный лекарь Лютовский относил их даже к так называемой эритромании[1]. Диагноз каким-то образом достиг ушей Роецкого, дав ему пищу для новых насмешек.

— Эти добропорядочные мещане, — изливался он перед женой, — подозревают, что мы свихнулись на почве красного цвета, а самим невдомек, что у них-то, бедолаг, бзик во сто крат серьезнее — пожаромания.

— Ты прав, — согласилась пани Мария, глядя на железную спираль электрического радиатора, размещенного вдоль стены. — По-моему, все эти меры предосторожности, которые мы тут соблюдаем, вообще излишни и даже смешны. Вот смотрю я сейчас на эти мертвые трубы радиатора с его мрачным теплом, и жаль мне наших старых добрых печей. Так хорошо сиделось у огня за разговором — треск дров, на стене играют красные блики…

— Согласен, Маня. Мне то же самое пришло в голову. Но не поздно еще все поменять. Завтра же прикажу поставить печи, будет у нас огонь, запах живицы от чурок, снопы искр.

— Ура! — вскричал просиявший Юзь. — Будут печки! Будет огонь! Золотой, красный, желтый, милый огонь! Ой как хорошо, папочка, прямо здорово!

И вот уже в первые дни декабря дом стали отапливать как заведено — кафельными печками, а в салоне, в большом старопольском камине, весело запылал огонь.

Раз отступив от намеченной тактики, Роецкие постепенно стали менять заведенный в доме порядок. Осмелев от безнаказанности, совсем расхрабрились. В том же декабре перестали брать обеды из ресторана, возвратив домашней кухне ancien regime; Марианна вернулась, к огромной своей радости, на свой кулинарный пост.

— Так-то оно и лучше, ваша милость, — высказалась она, подавая первый обед собственного приготовления. — Слыханное ли дело — брать обеды и ужины из трактира? В доме ведь не кухня, а золото, посуда блестит по стенам ровно брильянты, а мы все носим из ресторации эту пакость, как будто у нас уж и стряпать некому. Господа гневим.

Мятежный дух быстро набирал силу. Наряду с электричеством пошли в ход по вечерам привычные керосиновые лампы — пани Мария, когда разбирала ноты или рукодельничала, даже отдавала им предпочтение, потому как электричество вредит зрению. Появились и давно уже не употреблявшиеся свечи. Словом, старосветские способы освещения и отопления одержали несомненную победу над всякими новомодными выдумками.

Долгими зимними вечерами семья в полном составе собиралась в салоне у камина, ставшего средоточием домашнего уюта. Пламенеющий жаром поленьев и чурок, красный очаг неотразимо зачаровывал, притягивал таинственным магнетизмом стихии. Часами сидели они в молчании, уставясь в кровавый зев, вслушиваясь в порсканье искр и вздохи пожираемого дерева. Чары пламени с особой силой воздействовали на пана Анджея и Юзя; они наперебой поддерживали огонь, часто подбрасывая топливо без всякой на то надобности.

— Папочка, — признался мальчик в один из таких вечеров, — мне бы страшно хотелось, чтобы у меня в комнате был такой большущий костер, какие разводят осенью пастухи на полях. Мама, — обернулся он к пани Марии, которая играла какую-то бравурную рапсодию, не отрывая глаз от пламени, — ведь правда, огонь — это очень-очень красиво?

— Правда, сынок, — ответила она, вслушиваясь в огненную мелодию, и, как бы откликаясь на восторг сына перед грозной стихией, заиграла арию из «Трубадура».

— Con fuoco! — подхватил Роецкий бархатным баритоном. — Con fuoco! Piu di fuoco.

— Stride la vampa…

Фанатичный культ огня выражался у Юзя в детских, иными словами, извечных формах. Иногда родители замечали, как он средь бела дня — просто так, без всякой цели — зажигал свечу и часами забавлялся ее пламенем, а однажды, войдя в спальню, пан Анджей застал его у стола, — мальчик с восторгом в глазах наблюдал за пылавшей на нем кипой бумаг и газет.