Пятьдесят лет в Российском императорском флоте - Генрих Цывинский

Когда Бауэр явился на «Азов», то Бассаргин потребовал меня сигналом и заявил мне, что прибыл новый командир на «Мономах» для замены Дубасова, и посмотрел на меня вопросительно. Я ответил: «есть». Помолчав некоторое время и видя, что я тоже молчу, он спросил: «Ну, а каковы были отношения у командира с офицерами за последние две недели, т. е. после Суэца?» Я заявил, что за это время «драм» не было. «Ну так вот, — сказал Басаргин, — Наследник и я находим, что теперь, на виду у иностранных эскадр, менять командира было бы неблаговидно, и поэтому Дубасов останется командиром „Мономаха“ до прихода во Владивосток, а Бауэр переедет к нам на фрегат и будет жить там в качестве флаг-капитана при мне». Бауэр переехал на «Мономах» и жил у нас очень мирно; обедали они вместе с Дубасовым, и через несколько дней они, по-видимому, даже сдружились и нередко совместно съезжали на берег.

На Рождество для команды была устроена елка и приглашались с берега индусские фокусники-факиры. Для елки достали на берегу не то бамбук, не то олеандр, так как хвойных деревьев здесь не оказалось. Елка была устроена на шканцах под тентом, вечером играл наш судовой оркестр. После ужина и розыгрыша лотереи «баковая аристократия» (писаря, фельдшера, подшкипер и проч., словом, «литературно-образованные интеллигенты») разыгрывала на шканцах «Царя Максимилиана». Это солдатская пародия-драма была переделана для морской корабельной сцены и оказалась очень забавной: зрители-матросы беспрерывно сопровождали взрывами громкого хохота различные пикантные словечки и явные нелепости в этой комедии. Актеры были, конечно, одеты в морские мундиры, а Царь Максимилиан — в форме адмирала, в шляпе и эполетах; сын его — «непокорный Адольф» — лейтенантом; затем в персонале участвовали какие-то гробокопатели в длинных балахонах-халатах и с бородами из смоленой ворсы… Тут были еще рыцари, воины и проч.

Исполняя комедию, действующие лица выстроились в две шеренги лицами внутрь. В конце каждого монолога царя Максимилиана хор, стоящий отдельно, поет под музыку: «Хвала, хвала тебе, герою» или «Гром победы раздавайся», или, наконец, «Боже, царя храни», царь Максимилиан, Здорово, друзья! За кого вы меня принимаете: За царя русского или Наполеона французского, За короля шведского или султана турецкого? Но нет, я — не царь русский, Не Наполеон французский, Не король шведский, Не султан турецкий. Из дальних русских стран Прибыл грозный царь Максимилиан. Но не затем я к вам прибыл: пропал у меня сын Адольф 3 года. Фу, что вижу пред собой! Для кого сей честной трон Так великолепно сооружен? Не для меня ли, царя Максимилиана? Хор: Для царя Максимилиана.

Но забавнее всего то, что песнь хора по своей торжественности вовсе не отвечает вульгарному часто смыслу высказанного монолога. Так, например, когда Царь Максимилиан требует к себе провинившегося сына и говорит: «Подите и приведите мне непокорного сына Адольфа», гробокопатели отвечают: «Пойдем и приведем ему непокорного сына Адольфа» — Царь Максимилиан: «Ты мой сын?» — Адольф: «Я твой сын».

Царь Максимилиан: «Сукин сын»!… Пауза, а здесь хор поет: «Боже, царя храни» или «Хвала, хвала тебе, герою». Команда, конечно, смеется, и всем весело.

Затем факиры представляют собой довольно интересное явление. На палубе расселись два индуса в пестрых чалмах с смуглыми лицами и большими черными впавшими глазами, при них был мальчик лет 10-ти, державший на плече маленькую обезьянку; из принесенной с собой корзины один индус вынул сонную большую очковую змею, аршина в 2,5 длиною и широкою головою, и под звуки небольшой дудочки заставлял змею принимать различные позы и становиться на согнутом хвосте в вертикальном положении, причем голова ее поднималась на высоту до полтора аршина от палубы. Затем змея обвивалась вокруг тела индуса, сжимая его руки и шею; языком своим шевелила по его губам; потом, уложив ее в несколько колец, он клал себе на голову в виде второй чалмы и вообще проделывал с ней различные манипуляции.

Другой индус показывал на палубе различные фокусы, так, например, в кучке песку, посадив зерно, через 15 минут выращивал небольшое зеленое деревцо и еще несколько фокусов в этом же роде. Финалом этих зрелищ был трудно объяснимый фокус с обезьянкой: вынув из корзины легкий стеклянный с серебряным блеском шарик с привязанным к нему длинным волоском, индус подбросил шарик кверху на воздух, дав ему двумя пальцами быстрое вращательное движение и разматывая одной рукой клубок, другой подкручивал вертикально натянутый волосок, чем усиливал вращение шарика и заставлял его подниматься все выше и выше; вскоре шарик получил столь быстрое вращение, что казался как бы стоящим высоко в воздухе на месте на вертикально натянутом волоске. Очевидно, центробежная сила шарика была столь значительна, что преодолевала свою силу тяжести. Но зрители ахнули от удивления, когда индус взял у мальчика обезьянку и заставил ее подняться вверх, цепляясь по вытянутому волоску до самого шарика.

Этим фокусы были закончены, и индусы получили условленную плату. Офицеры, озадаченные последним фокусом, пытались добиться от индусов объяснения этого явления, но попытки эти осуществить не удалось: по-английски они почти не говорят, а, кроме того, производивший этот фокус индус дал понять мимикой, что его нервы и организм после сеанса так утомлены, что он от слабости едва держится на ногах.

Весь январь 1891 г. Наследник путешествовал по Индии, посещая важнейшие исторические места и храмы, и охотился на тигров, а наши суда, стоя на рейде, занимались учениями, чистились и вообще приводили себя постепенно в тот щегольский вид, какой на флоте издавна установился на заграничных судах. Мне удалось за этот месяц вытянуть такелаж, выправить рангоут, покрасить фрегат и перевязать все паруса, заменив их новым комплектом, так как старый комплект заплеснел и покрылся зелеными пятнами, потому что уже более полугода, как паруса не отдавались даже для просушки (не было парусных расписаний). В Бомбее по вечерам офицеры съезжали на берег, а некоторым удалось посетить ближайшие города Дели, Бенарес и др. Команда по праздникам свозилась на берег. В свободное от занятий время на фрегат приезжали торговцы, индусы и парсы, и раскладывали на палубе свои товары: индийские ткани, фрукты, сигары, раковины, изделия из бронзы и черного дерева, жемчуг, драгоценные камни и пр.

Со дня моего поступления на фрегат я еще не был на берегу и, по установившемуся на флоте обычаю, ожидал, когда командир сам предложит мне съехать на берег. В одно прекрасное утро он вспомнил об этом, и я съехал на берег, чтобы осмотреть Бомбей. Меня вызвался сопровождать познакомившийся уже с городом наш милейший ревизор, симпатичный, жизнерадостный мичман М.М. С. Наняв коляску на целый день, мы отправились по магазинам, и я накупил различных индийских материй и шалей ярких цветов, горсть жемчужин россыпью и заказал сделать из них браслет. Затем мы объехали европейскую часть и туземный квартал, были в ботаническом саду, осмотрели некоторые храмы и перед закатом солнца проехали загород на Malabar Hill; это живописный холм, покрытый тропическим лесом, в его возвышенной части разбиты парки и над верхушками деревьев господствуют две мрачные круглые «башни молчания».

На верхних кромках башень дремлют громадные грифы (кондоры) или чистят свои клювы после обильной трапезы над трупами привезенных и положенных здесь парсов. Когда над башнями грифы летают, то это признак, что покойника еще укладывают, и грифы готовятся к своему завтраку. В этом же парке построен беломраморный храм-усыпальница с красивою колонадою; в храме происходят отпевания умерших парсов, и в стенах устроены ниши, в которых сохраняются урны с костями, обглоданными грифами и обмытыми дождем. В храме приятная прохлада и спокойная тишина, но «башни молчания» с их противными грифами производят тяжелое впечатление.

Уже начало темнеть, когда мы спускались берегом моря по крутой дороге с высокого Malabar hill’a. При закате солнца небо было ярко-малиновое, и этим заревом освещались океан и весь полуостров со своим лесом, ставшим теперь красным; белые верхушки башен и ошейники дремлющих грифов также окрасились в красный цвет, но сами башни и сидящие на них грифы оставались такими же черными и мрачными.

Спустившись вниз, мы проехали мимо индусского квартала, расположенного по самому берегу океана, и здесь наткнулись также на похоронное зрелище огнепоклонников, но уже совершенно другого характера; там у парсов при «башнях молчания» чувствуется мрачная торжественность, а здесь слишком уже просто: в огороженном саду, небольшом и грязном, был разложен костер из обыкновенных дров, на пылающем костре лежали два трупа, а вокруг несколько индусов с красными чалмами на головах пошевеливали длинными кочергами поленья и опаливали покойников, вроде того, как у нас, в России, опаливают свиней, заготовляя рождественские окорока. Вокруг костра толпились десятка два индусов и между ними несколько женщин. Никаких богослужебных обрядов или молитв при этом не было.