Пока ты моя - Саманта Хайес

Ему даже запретили сообщать мне кодовое название операции. Только то, что это в Средиземноморье. Где-то там. На два месяца. Меня пронзил острый укол зависти. Средиземное море представляется мне местом солнца, бикини, романтических ужинов и полуночных танцев. Для Джеймса это означает долгие недели взаперти на борту атомной подлодки с сотней членов экипажа, шестичасовую вахту, койку по соседству с ракетами и затхлый, пахнущий машинным маслом воздух.

С трудом поднимаю себя в вертикальное положение. Мои ноги ощупью ищут тапочки. Наконец, завязывая халат вокруг своей раздавшейся фигуры, я захожу в нашу спальню и обнаруживаю опустевшую кровать. Джеймс уже встал, он должен уехать ровно в десять. Он не смог сказать мне, сколько точно пробудет в плавании, но это примерно шесть – восемь недель. Я поняла, что он видел боль в глубине моих глаз.

– Когда ты вернешься, она будет здесь. – Я показываюсь в проеме кухонной двери, поглаживая живот и пытаясь придать тону жизнерадостности.

Джеймс грызет тост, глядя в разложенную на столешнице «Таймс» и сжимая в руке чашку с кофе. Он поднимает взгляд.

– Я предупредила на работе, что задержусь. Я хочу проводить тебя.

– Дорогая, – говорит Джеймс и подходит, чтобы поприветствовать меня.

Его тело кажется теплым и сильным, словно оно как-то готовится к долгим дням и ночам в море. Он не сможет видеть солнце и луну. Он не узнает, когда я впервые возьму на руки нашу дочь, когда она засопит мне в шею, давая понять, что настало время кормления. Он не услышит ее первый крик.

– А я ведь пытался предупредить тебя, – с нежностью, но и полушутя говорит он. – О тяжкой доле жены моряка.

Он чувствует мое отчаяние.

Временами мне хочется, чтобы он бросил все это, ушел в отставку, навсегда покинул корабль. Дело не в том, что мы нуждаемся в деньгах. Отнюдь. У мужа есть средства, даже без его военно-морской службы. «Слишком много, чтобы даже говорить об этом, – произнес Джеймс однажды глупым приглушенным тоном, когда я спросила, насколько он обеспечен. – Я оставляю такие вопросы своему бухгалтеру».

Так почему же тогда он тратит столько часов увольнительной на берег, скрываясь в своем кабинете и сосредоточенно изучая документы? Когда я предложила нанять бухгалтера получше, Джеймс бросился на защиту: «Фирма из Джерси десятки лет вела семейные дела. Это унаследованное состояние. Подобные вещи не терпят перемен».

Когда Джеймс упоминает о «семейных делах» и «унаследованном состоянии», он имеет в виду Шихэнов. Джеймс унаследовал богатство от своей первой жены, Элизабет, получив все после ее смерти. Помню, в самом начале наших отношений к Джеймсу приходили ее братья, и они о чем-то долго беседовали за закрытыми дверями. Как-то до меня донеслись крики. Мне не хотелось совать нос в чужие дела, но отчасти именно поэтому я продолжаю работать, не хочу тратить деньги умершей женщины. Это было бы неправильно. Думаю, Джеймс чувствует то же самое, поэтому продолжает свою военно-морскую службу.

– Кофе? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, наливает мне чашку. Потом вручает ее мне, и я взгромождаюсь на табуретку. – Я хочу, чтобы ты выбрала ей имя без меня, – торжественно произносит Джеймс. – Я доверяю тебе. Пусть мальчики помогут тебе решить.

Даже при том, что мы много раз обсуждали подходящие имена, ни на чем так и не остановились. Я сказала, что перед тем, как выбрать имя, нам нужно увидеть дочь, но потом Джеймс сообщил, что в момент ее рождения будет далеко.

Я улыбаюсь при мысли о мальчиках, придумывающих имя своей сестре. До меня уже доносится грохот сверху – это Зои собирает их в школу. Я нежно люблю близнецов и буду относиться ко всем детям одинаково, но все-таки не могу не думать о том, что мои чувства к новорожденному ребенку – моему ребенку – будут немного другими. Она станет истинной частью Джеймса и меня, настоящим символом нашей любви, наших обязательств по отношению друг к другу. Не могу дождаться, когда она войдет в нашу семью. Я лишь надеюсь, что близнецы будут любить крошку так же сильно, как уже люблю ее я.

Встаю и иду к холодильнику, но по пути спотыкаюсь. Хватаюсь за стену.

– О, она толкается! – Думаю, то, что я оступилась, разбудило ее. – Быстрее, потрогай.

Джеймс подходит, и я тяну его руку к нужной стороне живота.

– Тут.

– Да, да, я ее почувствовал. Наверное, она со мной прощается. – Джеймс улыбается, приходя в восторг от того, что ощущает под своей ладонью.

Близнецы чинно вкатываются на кухню, в этих белых рубашках и серых пуловерах они выглядят опрятно и свежо. Если честно, Зои оказалась абсолютной находкой для управления домашним хозяйством, и мне почти стыдно за свою прежнюю настороженность на ее счет. Признаюсь, на самом деле я предвкушаю типично женское общение с няней, пока Джеймс вдали.

– Парни! – восклицает Джеймс, приседая и приобнимая сыновей. – Вы знаете, какой сегодня день?

– Да, – мрачно роняет Ноа. – День папиного отъезда. Так обидно…

Оскар роняет голову и, икая, принимается рыдать. Джеймс крепче обнимает его, а я и ревную, и горжусь настоящими мужскими узами, связывающими этих троих.

– Кто бы мог подумать, – сказал мне как-то Джеймс (помнится, это было в новогоднюю ночь, когда мы оба слишком много выпили), – кто бы мог подумать, что о моих мальчиках главным образом будет заботиться кто-то еще, кроме меня и Элизабет?

Он щедро потчевал меня рассказами о себе и своей первой жене, об их заветной мечте… дом за городом, четверо детей, собаки, пони… и как они потеряли это за короткие шесть месяцев, прошедшие от определения диагноза до смерти. Джеймс признался: Элизабет заставила пообещать, что он тщательно будет выбирать мальчикам новую мать. Думаю, это было слабым утешением для меня, когда я, переживая, пыталась с веселым видом шататься среди других гостей коктейльной вечеринки в своем новом красном платье. Утром Джеймс извинился за бестактное замечание.

– Эй, глупенький, я вернусь совсем скоро, и глазом не успеешь моргнуть. И знаешь что?

– Что?! – хором кричат близнецы.

– У вас будет для меня очень приятный, особенный сюрприз, не так ли?

Тут мальчики выпрямляются, они буквально сияют от счастья. Дети смотрят на меня, и Ноа говорит:

– Наша маленькая сестра.

Им все давно объяснили. Думаю, они достаточно хорошо понимают ситуацию. Они не вспоминают Элизабет, хотя мы с Джеймсом взяли себе за правило упоминать о ней в разговоре, когда это уместно. Да, трудно, но необходимо. Она – их мать. А я лишь пытаюсь быть их матерью.

– Но я хочу, чтобы ребенок был сейчас, – плаксиво тянет Оскар.

Все это время Зои гремит тарелками, выставляя на стол тосты, овсяную кашу и фрукты. Теперь она выкладывает мармит, эту едкую пасту, а еще клубничный джем, молоко и на середину водружает коробку сока. Потом достает кружку и наливает себе кофе. Я вдруг понимаю, как сильно мне повезло, и мысль о том, что скоро я возьму на руки своего ребенка, заставляет меня дрожать от волнения. Впрочем, я стараюсь не думать о боли и страхе, которые будут сопровождать этот миг, о возвращении домой, о том, как моя девочка будет обживаться здесь, а мне в конечном счете придется выйти на работу. После всего, через что мне пришлось пройти, это кажется таким невероятным, таким призрачным…

– Поживее, Оскар и Ноа! – окликает близнецов Зои. – Поторопитесь, ешьте скорее, иначе мы опоздаем.

Утренняя спешка продолжается почти как обычно, за исключением того, что стоит мальчикам почистить зубы, забрать сделанные Зои бутерброды и надеть ботинки и пальто, как атмосфера снова становится печальной.

– Пока, папочка, – рыдает Оскар. – Будь осторожным под водой.

Тут я вспоминаю о страхах, накрывших мальчика в момент посещения океанариума, и осознаю: эти волнения, вероятно, вызваны тем, что Оскару известно о военно-морских похождениях отца. Сомневаюсь, что кто-то на самом деле прятался в комнате детей.

– Пока, папа, – бубнит Ноа. Он предпочитает говорить «папа» вместо «папочки» Оскара. Это заставляет Ноа чувствовать себя взрослее. – Повеселись там с рыбками.

Ноа широко улыбается и вытаскивает из кармана своего пальто наполовину пустой пакет фруктово-ягодных пастилок. Лицо мальчика оживляется.

– Вот уж нетушки! – встреваю я и забираю у Ноа сладости. Он кривит лицо.

– Значит, вы держите этот дом в полном порядке, по-морскому, договорились? Позаботьтесь о… позаботьтесь о мамочке.

Джеймс даже не подозревает, какое восхитительное чувство наполняет мою душу, когда меня называют мамочкой.

– Я вернусь очень быстро, не успеете и глазом моргнуть. – Джеймс отрывисто отдает честь и натягивает на сыновей капюшоны.

– На улице холодно. Излишняя осторожность никогда не помешает, – смеется он. – Ну а теперь идите, а то опоздаете.

Я знаю, как тяжело это дается мужу. Его маленькие мальчики смотрят на него, задрав голову, оба бледные и застывшие в ожидании. Джеймс наклоняется и чмокает каждого в обе щеки.