Феминиум (сборник) - Далия Трускиновская

Она с трудом встала, баюкая свое непомерно распухшее, неповоротливое тело, и вышла в галерею. Близоруко щурясь, оглядела далекую линию гор. «Что-то сегодня не так, как вчера, – подумала она. – Я будто стала моложе. Или просто вспомнилось, как мы, девушки-какидо, смеемся и играем в теплый весенний день на мелководье? Нет, теперь я важная госпожа. Мне не стоит и думать про эту недостойную возню в грязи! Вспомнила бы еще вонь гниющих раковин и изрезанные в кровь руки! Вспомнила бы, как твоя Тидори утонула прошлым летом! Нет уж! Надо благодарить богов, которые были так щедры, что вознесли меня сюда, в тепло и уют этого дома. Пусть даже со спесивой невесткой, – зато я могу спокойно дожить свои годы, не опасаясь за кусок хлеба и крышу над головой. Теперь я – госпожа Шикибу, мать воина, погибшего за честь своего господина. Мне есть чем гордиться!»

Она сморгнула, и вдруг ей начало казаться, что линия горизонта стремительно уменьшается. Вот она затуманилась и потемнела, пока не превратилась в крошечную полоску в луче света, падающем из приоткрытой двери ее рыбацкого дома. Прохладный ночной воздух заполнил ей грудь. Руки сами собой ощупали себя, словно боясь ощутить под пальцами рыхлые складки. Хвала Ясури, это было ее тело – крепкое, жилистое. Тело женщины, которая сегодня нырнула на сто тридцать локтей в бездну и вернулась живой.

«Нет, – подумала она, глядя на запад, где медленно растворялась в тумане усадьба с красными крышами, – если это и была моя западная судьба, то я не хочу ее. Не хочу прожить жизнь безобразной озлобленной старухой. Правду говорят: вознестись не по собственным заслугам все равно что жить в чужом доме. Неуемное тщеславие отравляет, точно червь перезревшую сливу! Лучше было бы вовсе не иметь детей, чем все равно потерять их, да к тому же оказаться в чужом доме из милости!»

Она повернулась на восток. Там, в луче золотистого света, разгоралась заря над лесом крошечных крыш.

«Это город, – подумала Шикибу, – настоящий большой город. Мне всегда хотелось увидеть, как люди живут в городах. Кажется, все там удивительно и прекрасно, даже самый низкий сброд. Неужели одна из моих судеб привела бы меня в город?»

Она сделала шаг.

– А теперь, господа, я с удовольствием представляю вам госпожу Шикибу!

Она мелкими шажками вышла на середину комнаты, резким и властным жестом раскрыла веер. Ее тускло-лиловое одеяние из стелющегося шелка по последней столичной моде было слегка распорото на боках, открывая нижние одежды цвета хаги. Лицо набелено и накрашено, волосы – ее гордость – забраны в высокий пучок, украшенный перламутровой шпилькой с большой розовой жемчужиной. Когда-то именно такие жемчужины она собирала со дна…

Музыканты внесли инструменты и принялись играть. Шикибу начала свой танец. Сегодня она чересчур рассеянна, чтобы произвести на зрителей впечатление, но ее мастерства достаточно, чтобы все они ушли довольными. Очевидно, с ней нынче останется вот этот дородный господин – он так и пожирает ее глазами. Знал бы он, сколько ей на самом деле лет!

Впрочем, ойсэн не имеют возраста. Ее кожа все еще гладкая и нежная, как у девушки, груди полны, а бедра узки, – еще бы, ведь ей не пришлось носить и рожать ребенка. Жаль, что все так получилось с Асано. Она была сама виновата, отказываясь рожать и принимая для этого специальные травы. Когда Асано об этом узнал, он пришел в бешенство, и их любовь, казавшаяся такой крепкой, разбилась на тысячу кусков, как бесценная ваза. Какое-то время они еще жили вместе, словно две осиротевшие тени самих себя. И однажды на рассвете Асано уехал. Шикибу было так стыдно! Насилу наврав родственникам, что едет к мужу, она в одну ночь собрала вещи и отправилась в город. Следом, но не за Асано.

Многое из того, что ей пришлось сделать, чтобы выжить, теперь очень не хотелось вспоминать.

Шикибу выгнулась назад, словно перебирая руками струны невидимой лютни. Сегодня от ее танца, призванного быть чувственным и возбуждающим, ощутимо веет печалью. Возможно, это потому, что печаль у нее в сердце…

Шикибу чуть вздернула подбородок. Что за непрошеные мысли в разгар представления! Ойсэн предназначены для того, чтобы доставлять удовольствие, ей не следует думать ни о чем грустном до тех пор, пока она развлекает этих господ. В конце концов, она достигла определенных высот в своем искусстве, неужели она опустится до того, чтобы испортить настроение своим гостям?

Ей удалось взять себя в руки и вернуть в комнату атмосферу беззаботной радости. Она еще станцевала и спела, стараясь, чтобы каждая последующая песня была все более чувственной. Наконец дородный господин Мусаси позволил служанкам отвести себя в баню. Ей следует приготовиться.

Шикибу прошла в свою спальню, в которой жила с тех пор, как мама-сан заключила с ней контракт. Теперь одна ночь с ней стоила больше, чем она когда-то зарабатывала за год. Госпожу Шикибу знают в городе, и ей не приходится ложиться с кем попало. Можно сказать, она достигла успеха.

Сменив платье и надушившись, Шикибу отпустила служанок и принялась ждать. Она еще раз все проверила, убедилась, что стол и постель убраны безупречно, и отодвинула ширму. Ей нравилось из-за створок наблюдать, как протекает жизнь улицы. Нравилось ощущать, что теперь она вознеслась выше этих людей, копошащихся в грязи, – и никогда больше туда не вернется. Она сумела выжить, выкарабкаться из нищеты благодаря только себе самой, в то время как сотни и тысячи даже не помышляют об этом. Вот как этот согбенный, презренный бродяга, набравшийся просяного пива, – наверняка ведь спустил на него все подчистую! Ишь, лицо лиловое, руки трясутся, нижняя губа висит… Разве это человек? Не человек – обезьяна! Шикибу уже было собралась закрыть створки, как вдруг остановилась.

«Этого не может быть!»

Но сердце уже ухнуло куда-то вниз, угадывая знакомые черты, проступавшие сквозь нечеловеческий облик.

– Асано! Асано!

Она услышала свой голос как будто со стороны. И в сердце ее вонзилась такая боль, что Шикибу поняла – ее любовь никуда не исчезла. Просто, задушенная ею, она опустилась на дно души, давая о себе знать лишь время от времени, будто сломанная кость к дождю.

Бродяга поднял голову. Мутные, ничего не выражающие глаза вспыхнули, он узнал ее. Шикибу радостно улыбнулась, готовая выбежать из дому сломя голову, в чем есть. Они начнут все сначала, они смогут! Она была такой юной и глупой, когда из страха пережить смерть ребенка отказалась от надежды иметь детей. Как говорится, выплеснула вместе с водой жемчужину! Но она еще не настолько стара! Они смогут вернуть свою любовь! У них еще будут дети!

Асано выпрямился, прищурился. Шикибу махнула рукой, зардевшись. И тогда он сплюнул в пыль. Отчетливо. Неумолимо. Сплюнул и пошел дальше. Оторопевшая, растерянная, она замерла, не в силах вымолвить ни слова.

Зашуршала ширма, пропуская важного гостя. Он вошел, и, когда Шикибу повернулась навстречу его пустому, холодному, жадному взгляду, все внутри нее перевернулось.

«Что я сделала со своей жизнью? – в ужасе подумала она. – Что я с собой сделала? Всемогущие боги, пусть все это прямо сейчас оказажется сном!»

Она крепко зажмурилась, а когда открыла глаза, город уже таял в лучах золотистого света.

«Какое счастье, что мне можно было вернуться! – подумала Шикибу. – Эта судьба ведь могла оказаться моей единственной! Ужасно прожить остаток дней с ощущением непоправимой ошибки!»

Какое-то время она смотрела назад, на спящий дом, и ее переполнила острая любовь ко всем его обитателям, даже к Танобу, которым она до сих пор вечно была недовольна.

«Он ведь на самом деле хороший человек, – тепло подумала она о зяте. – И любит Тидори. Я же просто глупая, вздорная старуха».

Улыбаясь, она повернулась на юг.

«Говорят, южная судьба возносит на вершину горы, – сказала она себе, – и я уж посмотрю, что меня там ждет. Ну хотя бы из любопытства!»

Золотистая дорожка света протянулась вдаль. Там, вдалеке, Шикибу увидела замок, замок на холме. Это не был замок господина Асуи – он находился где-то далеко-далеко, посреди тростниковых равнин, и над ним развевалось знамя.

Ей захотелось разглядеть его поближе, и она сделала шаг.

Тягучий звук била о бронзовый гонг возвестил начало дня. Ее колени затекли на холодном каменном полу. Шикибу не без труда поднялась, подобрала полы своего оранжевого монашеского одеяния. Ее бритая голова склонилась.

– Почтенная матушка, пожалуйста, возьмите, – молоденький юноша, пришедший в храм, положил деньги в ее ящик для пожертвования. Шикибу благодарно улыбнулась: за последние три дня это первая лепта! Ей следует быть смиреннее, когда она смотрит, как текут мимо все эти разодетые господа, со своими женами, наложницами, слугами, оруженосцами, – и ни один не кинет на монахиню, просящую подаяние, даже мимолетного взгляда! Еще совсем недавно она была одной из них. Еще совсем недавно…