Берег надежды - Далия Трускиновская

Далия Трускиновская

Берег надежды

Я обнаружила его в парке, который вырос вокруг городского канала. Он сидел и глядел, как медленно проплывают кленовые листья. Лицо показалось знакомым, окликнула. Да, мы действительно пересекались лет десять назад. Говорить в общем-то было не о чем. Он сильно постарел. Удивительно постарел — сразу из молодости провалился в старость. Привычки остались прежние — ходил без шапки, но в длинном пальто, таскал с собой трубку в замшевом футляре, не стригся. Имя осталось прежним — Игорь Николаевич. Волосы стали редкими, легкими и серебряными, откликались на каждый всплеск ветра. Пальто имело жалкий вид. Я полагала, что встретила классического неудачника. Но он, к большому моему удивлению, ни на что не жаловался. Было в нем умиротворение и ощущение какого-то тихого удовольствия от жизни.

Обстоятельства сложились так, что мне довольна часто приходилось, спрямляя дорогу, утром или вечером бежать через парк на берегу канала. Примерно раз в неделю я видела там его — он менял места в соответствии с временем года. Осенью сидел ближе к воде, зимой — повыше и у тех аллей, где регулярно разгребали снег. Весной перебрался на декоративный каменный бастион, врезавшийся в воду, как кораблик. Иногда мы здоровались.

Однажды я шла через этот парк в сквернейшем состоянии духа. Такое бывает, когда напарываешься на безнаказанную скотину. Эта скотина села на шею моей лучшей подруге, и лояльность не позволяла мне говорить правду в глаза. А скотина почуяла во мне врага, и образовалось противостояние, чреватое взрывом.

Странно, что сперва именно он опознал во мне врага, только потом и я — в нем, но дело житейское, и я даже до таких мыслей возвысилась, что подруге проще один раз оплатить его похороны, чем ежемесячно вкалывать на двух работах, чтобы милое сокровище могло неделями сидеть дома и смотреть телевизор в ожидании, пока его режиссерская голова родит гениальную мысль. Меж тем оно перебивалось в театре на второстепенных ролях и было убеждено, что завистники его гнобят.

А она его любила и переживала его безделье — ей казалось, будто это вынужденное безделье! — куда острее, чем он сам.

Так что взрыв созрел, огонек уже бежал по бикфордову шнурку. До хороших же времен мы дожили: не так просто назвать дармоеда и бездельника дармоедом и бездельником! Это — целое событие, сопровождаемое громами и молниями.

У меня было немного лишнего времени, я спустилась к бастиону, села на скамейку и стала глядеть на проплывающие мелкие льдинки. Канал был на самом деле крепостным рвом, окружавшим самую старую часть города, он соединялся с рекой выше и ниже ее по течению, и его собственное течение было очень медленным. Я смотрела на эти льдинки и вдруг вспомнила старую даосскую мудрость: если у тебя завелся враг, ничего ему во вред делать не надо, а просто сесть на берегу реки и ждать — в один прекрасный день мимо тебя проплывет его труп.

Рядом опустился на скамью Игорь Николаевич, тихо поздоровался.

— У вас, я вижу, завелся враг, — уверенно сказал он.

Я пожала плечами — враг не враг, однако что-то очень неприятное.

— Враг, — повторил он. — Не смертельный, но достаточно… обременительный.

Я не ждала от Игоря Николаевича такой четкой формулировки и повернулась к нему, не в силах скрыть удивления.

— Как вы догадались?

— Я увидел, как вы смотрите на текущую воду. Я уже научился определять у людей этот взгляд. Видите ли, у меня тоже был враг, — продолжал он. — Но, в отличие от вас, я думал о нем постоянно. И вот в один прекрасный день…

Его враг был, не в пример моему, довольно агрессивен. Подружкин несостоявшийся режиссер пока никому сознательно зла не причинял — кишка тонка, а мое враждебное отношение вызывал не сам по себе, как физическое тело со скверным характером, а как набор качеств, вместе дающих нечто отвратительное: мания величия плюс патологическая лень плюс вечно ущемленное самолюбие — плюс еще нежелание признаться себе самому в полном отсутствии таланта. Меня он невзлюбил именно за то, что я видела отсутствие таланта. Такой зоркости мужчины не прощают.

Враг Игоря Николаевича был сварлив, криклив, обладал острыми локтями, распихивал ими всех по дороге ввысь, и быть его подчиненным долее месяца уже означало диагноз «мазохизм».

Садисты с возрастом учатся находить жертвы длительного использования. Такой жертвой стал мой собеседник. Бывают ситуации, когда в ответ на оскорбление нужно просто сразу, без паузы, закатить хорошую оплеуху. Одну. Этого хватает. Садист — сам себе не враг.

Игорь Николаевич полагал, что начальнику отдела оплеухи давать нехорошо, и с работы вылетишь, и хулиганом прослывешь. Он по характеру был тих и кроток, склонен идти на поводу у приятеля, или у женщины, или у судьбы. В итоге он несколько лет прослужил козлом отпущения за минимальную зарплату. Ему даже не приходило в голову хлопнуть дверью и поискать себе другую работу. Бывают такие пассивные граждане, что их даже землетрясением не раскачаешь.

К тому же он этой работой дорожил. После разгильдяйской молодости выяснилось, что бывший мальчик из хорошей семьи, подававший грандиозные надежды, не имеет вообще никакой профессии, имеет только красивые привычки. Естественно, искать более подходящее для себя место под солнцем он просто не умел. И не нашлось женщины, которая сделала бы это вместо него.

Со стороны глядя — ему повезло. Он угодил в современный офис — огромное помещение со стеклянными загородками. Он даже мог чувствовать себя на равных со всеми этими деловитыми молодыми женщинами и озабоченными мужчинами средних лет, которые носятся взад-вперед с пластиковыми папками, стопками буклетов, дискетами и мобильниками. Игорю Николаевичу даже казалось, что они движутся чуть быстрее, чем полагалось бы по человеческой физиологии, но лишь самую чуточку.

Игорь Николаевич числился менеджером непонятно чего и почти безвылазно сидел в своем закутке перед компьютером. Обычно на той стопке документов, что справа, стояла чашка хорошего кофе. Три вещи в мире он очень ценил, знал в них толк — это были кофе, чай и трубочный табак.

Как у многих тихих офисных мужчин, у него завелась мелкая страстишка — компьютерные гонялки и стрелялки. Нет, он, Боже упаси, не валял дурака круглосуточно, не впал в зависимость, однако ему было приятно полчаса или даже час в день посидеть за воображаемым рулем «Формулы-один» или полетать по каменным лабиринтам, полностью воплотившись в пистолетное дуло посреди экрана. Он праздновал маленькие победы, переходя с уровня на уровень — и ему в общем-то для душевного комфорта этих побед было достаточно.

Несколько раз он, увлеченный игрой, откладывал на потом какие-то служебные дела — проще говоря, подставлялся и получал за это по полной программе.

В итоге Игорь Николаевич копил и копил обиду. После очередного скандала он сперва раз двадцать расстреливал шефа в каменных тупиках виртуального мужского мира, потом до утра мечтал, как явится к начальнику в сопровождении вышколенных спецназовцев и как покажет пальцем, даже не отдавая команды — и так все ясно. Он всегда был отчаянным фантазером.

Мечта жестоко проучить своего садиста зреет в человеке, не способном к сопротивлению, годами, десятилетиями и, пожалуй, может даже материализоваться. Вот это и произошло с Игорем Николаевичем — на улице к нему подошел молодой человек, бесплатно раздававший какие-то брошюрки, в аккуратном черном костюмчике и с белой повязкой на лбу, из-под которой торчали жесткие черные волосы. По ткани были напечатаны два иероглифа — по композиции китайские, но в качестве составных элементов в каждом имелось по звериной фигурке в древнеегипетском стиле.

— Я знаю, какая у вас проблема, — сказал этот тонкий и чуть раскосый восточный юноша. — Пойдемте, я постараюсь вам помочь.

Это были банальные слова, но сказанные с неподдельным сочувствием. Игорь Николаевич вдруг поверил молодому человеку и пошел с ним.

Они шли, и шли, и шли, и говорили почему-то о японской архитектуре, в которой Игорь Николаевич ровным счетом ни шиша не понимал, и забрели на улицу, название которой он сейчас почему-то не мог откопать в памяти, и вошли в дом… дом, кстати, вызвал в нем какие-то воспоминания, во-первых, к входной двери с улицы вела лестница, а дверь эта оказалась чуть ли не на уровне второго этажа, и Игорь Николаевич почему-то вспомнил красивого человека в голубом плаще, который бежал по этой лестнице к открытой галерее, опоясывавшей дом, но в реальной жизни или в кино… впрочем, неважно. Когда у человека такая реальная жизнь, как у него, куда спасительнее помнить красивые кинокадры и монтировать из них квазипамять.

Игорь Николаевич и юноша поднялись наверх и оказались в галерее, которая была жилой: на полу татами и подушки, невысокие ширмы с восточными рисунками, курильница, низкий столик.