Роза (пер. Ганзен) - Кнут Гамсун

Я уже совсѣмъ присмирѣлъ и отвѣчалъ съ прежней своей грустной покорностью:

— Я захожу, спасибо, то и дѣло захожу. Но для васъ, пожалуй, лучше, если я не захожу; такъ мнѣ кажется. Вы себѣ живете тутъ помаленьку, и вамъ хорошо, а когда я приду, вы сейчасъ принимаетесь разсказывать мнѣ старыя исторіи и разстраиваете себя. Лучше мнѣ приходить порѣже да знать, что вамъ хорошо.

Потомъ я все-таки рѣшилъ про себя еще разокъ попробовать методъ Мункена Вендта, прежде чѣмъ совсѣмъ отказаться отъ него. Въ началѣ вѣдь повезло было.

XXIII

Опять баронессѣ не оставалось ничего другого, какъ удариться въ набожность. Какъ она была взбаломучена и несчастна! Игры съ Гартвигсеномъ ей хватило всего на недѣлю, на двѣ. Да и что это была за игра! Просто отъ нечего дѣлать. Гартвигсенъ ни аза не понималъ во всѣхъ ея разглагольствованіяхъ.

Потомъ она распорядилась сжечь купальную перину своего отца. Устроить эту штуку изловчился покорный рабъ баронессы Іенсъ Папаша. Хитеръ онъ былъ! Подкараулилъ однажды въ лунную ночь, когда перина сушилась на печкѣ въ пивоварнѣ, и бросилъ въ трубу катышокъ горящей смолы; перья вспыхнули, и перина въ одну минуту погибла. А вслѣдъ за тѣмъ длинноногій Іенсъ Папаша въ два прыжка — съ крыши и за ближайшій домъ. Я все видѣлъ изъ своего окна.

Да, я былъ всему свидѣтелемъ, такъ какъ стоялъ у окна и наблюдалъ. Баронесса не скрыла отъ меня, что такое готовилось. Она открыто и честно шла противъ отца, чтобы прекратить въ своемъ домѣ эту позорную комедію съ купаньемъ и купальщицами. Посвятила она меня въ свой планъ, отнюдь не обязывая молчаніемъ, и я, долженъ сознаться, оцѣнилъ эту ея тонкую черту и оправдалъ довѣріе, — былъ нѣмъ, какъ могила, и до и послѣ событія. Да, она дѣйствительно была женщина тонкая и выдающаяся.

Но Маккъ, эта властная душа, не былъ бы отцомъ баронессы и важнымъ бариномъ, если-бы не нашелся въ такомъ случаѣ. Когда Крючкодѣлъ явился и доложилъ о случившейся бѣдѣ, Маккъ тотчасъ же велѣлъ оповѣстить, что скупаетъ пухъ и перо по высокимъ цѣнамъ. Разсказывали, что и прежде ему пришлось однажды прибѣгнуть къ такому же средству, чтобы обзавестись новою периной, къ Рождеству. И на этотъ разъ тоже двухъ дней не прошло, какъ въ Сирилундъ нанесли горы нѣжнѣйшаго пуха съ тѣхъ дворовъ, обитатели которыхъ промышляли собираньемъ яицъ и пуха на птичьихъ островкахъ и по берегамъ фьорда.

Такъ что мало проку было предавать перину Макка сожженію.

Но баронесса отличалась упорствомъ въ своихъ рѣшеніяхъ, да и въ своей набожности, и самымъ добросовѣстнымъ образомъ носилась съ планомъ положить конецъ распутству отца; говоря про обыскъ, она всегда кончала тѣмъ, что крѣпко сжимала губы и многозначительно кивала головой. Обыскъ этотъ заключался въ томъ, что сирилундскія женщины припрятывали въ сочельникъ кто серебряную ложку, кто вилку, а потомъ подвергались личному обыску въ комнатѣ Макка. О, Маккъ умѣлъ таки разыскивать свои вилки и ложки! По этой части онъ былъ, говорятъ, безпощаденъ и успѣвалъ въ такой вечеръ обыскать съ полдюжины женщинъ одну за другой. Положительно, онъ былъ необузданный, распутный человѣкъ! Но что меня особенно поражало, такъ это — въ какомъ строгомъ повиновеніи держалъ онъ всѣхъ тѣхъ женщинъ и дѣвушекъ, свидѣтельницъ своего поведенія. Круглый годъ не было слышно ни единой жалобы; напротивъ, всѣ относились къ нему съ величайшимъ почтеніемъ. Вѣрно, ему больше чѣмъ кому-либо было отпущено этого удивительнаго умѣнія господствовать надъ другими. Для меня онъ былъ настоящей загадкой.

Рождество быстро приближалось, и въ Сирилундѣ цѣлыми днями стояла толчея. Покупатели ѣхали и шли вереницей; и лавка, и пивоварня, и винный погребъ ни на минуту не пустовали. А мнѣ пришло приглашеніе отъ родителей Розы, пастора и пасторши сосѣдняго прихода, прогостить у нихъ Рождество; они были такъ одиноки, и я доставилъ бы имъ большое развлеченіе своимъ посѣщеніемъ. Когда я заговорилъ объ этомъ съ баронессой и Маккомъ, они оба сказали, что отсутствіе мое, конечно, будетъ весьма замѣтно въ домѣ, но все-таки мнѣ слѣдуетъ доставить радость пастору и пасторшѣ. Потомъ я поговорилъ съ Розой, и она тоже попросила меня отправиться. Тогда я порѣшилъ, что выйду въ путь съ утра наканунѣ сочельника и пойду общественнымъ лѣсомъ.

Въ это же время Господь какъ будто вспомнилъ старика Фредрика Мензу, и собирался разрѣшить его отъ узъ земныхъ. Желудокъ старика, до сихъ поръ исправно переваривавшій все, вдругъ заупрямился, и Фредрикъ Менза опасно заболѣлъ. Дочь его, бывшая замужемъ за младшимъ мельникомъ, чрезвычайно хорошая и старательная женщина, пришла ухаживать за больнымъ и не отходила отъ него цѣлую ночь. Но у нея самой были дома малыши, и ей нельзя было больше оставаться. По ея уходѣ, къ больному и приставили Крючкодѣла мѣнять старику припарки, а онъ такого натворилъ, что просто грѣхъ. Дня черезъ два открылось, что Крючкодѣлъ прикладывалъ вмѣсто припарокъ, тряпки со льдомъ, да еще того хуже — усердно натиралъ больному животъ ледяными осколками. Отъ этого больному только съ часу на часъ становилось хуже; съ нимъ начались судороги, которыя такъ и подбрасывали его на кровати и сводили ему ротъ на сторону до самаго уха. Врядъ-ли старику случалось когда хворать такъ шибко; онъ и не понималъ, что такое съ нимъ, и вопилъ благимъ матомъ. На бѣду также у него, должно быть, всплывали воспоминанія о томъ, что онъ обыкновенно дѣлалъ во время своей сознательной земной жизни, когда ему приходилось плохо, и вотъ онъ клялся самыми страшными клятвами и плевался на пропалую. Дрожь пробирала, какъ послушать да поглядѣть. И только, когда боли немножко отпускали его, и онъ опять впадалъ въ свое старческое слабоуміе, вновь слышалось его бормоганье: ту-ту-ту, а то онъ все изрыгалъ невѣроятныя проклятія. Крючкодѣлъ отъ страха даже выбѣгалъ изъ комнаты; онъ совсѣмъ забывалъ, что стариковъ нужно почитать и слушаться. Но добрѣйшій Фредрикъ Менза и на этотъ разъ не отдалъ Богу душу. Крючкодѣла накрыли за его безчеловѣчнымъ дѣломъ и устранили отъ всякаго ухода. Его спросили: неужто онъ хотѣлъ убить старика? — И не думалъ, — отвѣтилъ онъ;- у насъ, въ нашей сторонѣ, всегда такъ лечатъ больныхъ животомъ. — Когда баронесса узнала обо всемъ, она еще больше прониклась набожностью и приставила ходить за больнымъ Іенса Папашу. По правдѣ, въ баронессѣ было много хорошаго.

И Фредрикъ Менза оправился; такой онъ былъ крѣпкій и здоровенный внутри. Благодаря уходу Іенса Папаши, онъ снова расцвѣлъ по прежнему и опять лежалъ себѣ старчески слабоумнымъ, но слава Богу, въ добромъ здоровьѣ, что касалось ѣды и сна. И, по правдѣ сказать, для всѣхъ насъ выздоровленіе старика было большимъ успокоеніемъ: не приходилось больше опасаться болѣзни и смерти въ домѣ на Рождество. Да, какъ-то легче становилось на душѣ отъ сознанія, что Фредрикъ Менза опять лежитъ себѣ тамъ и дышетъ. Когда же мы спрашивали его о чемъ-нибудь, онъ по прежнему такъ бодро и ясно выговаривалъ: ту-ту-ту! Вотъ былъ и весь его отвѣтъ.

На другой день по утру мнѣ предстояло отправиться. Рождественскіе подарки я получилъ еще съ вечера наканунѣ: много красивыхъ и полезныхъ вещицъ отъ всѣхъ — и отъ дѣвочекъ, и отъ ихъ матери, и отъ самого Макка. Передъ тѣмъ, какъ лечь спать, я хотѣлъ только пройтись къ пристани. У меня было на умѣ лишь кивнуть жилищу Розы, а въ этомъ, право, не было ничего дурного. Положимъ, и завтра путь мой лежалъ мимо, но, простившись съ нею мысленно сегодня, я могъ заснуть спокойнѣе. Спокойной ночи! Господь тебя храни!

Проснулся я еще впотьмахъ, зажегъ свѣчку и одѣлся. Дорога предстояла дальняя, и я хотѣлъ вовремя добраться до мѣста. Я поѣлъ, поручилъ себя Господу Богу и вышелъ со двора. Проходя мимо дома Розы, я еще разъ кивнулъ ему и пожелалъ всѣмъ его обитателямъ веселыхъ праздниковъ.

Разсвѣтъ былъ пасмурный, погода туманная, даже перепархивалъ снѣжокъ. Но путь былъ ничего себѣ, хотя еще и не уѣзженный. Мнѣ обстоятельно растолковали дорогу, такъ что сбиться я не могъ, да тропа эта никуда больше и не вела, какъ прямо черезъ кряжъ. Пройдя немного по лѣсу, я услыхалъ говоръ и увидалъ кучку людей: самого Гартвигсена со Свенамъ Дозорнымъ и еще двухъ людей. Въ рукахъ у нихъ были кирки и заступы, и они рыли большую яму.

Гартвигсенъ только кивнулъ мнѣ и продолжалъ командовать:

— Живѣе кончайте, молодцы! Помните: четыре аршина въ длину, три въ ширину. А я вотъ только пройдусь со студентомъ.

— Кого это собираются хоронить? — спросилъ я, шутя. — Словно могилу роютъ для двоихъ!

Но у Гартвигсена былъ такой торжественный видъ; ни тѣни улыбки.

— Я скажу только. что это сурьезная могила, — отвѣтилъ онъ. — Рѣшено предать землѣ ванну и купальную перину Макка!

— Да что вы!

Гартвигсенъ важно кивнулъ головой.

— И, кромѣ меня, некому взяться за него и скрутить.

Такъ вотъ чѣмъ порѣшилъ расквитаться Гартвигсенъ со своимъ компаньономъ за крушеніе, — подумалъ я; улучилъ таки хорошій случай! О, у Гартвигсена изъ головы не шло, какъ его ввели въ бѣду со страховкой собственнаго судна. И вотъ онъ теперь захватилъ съ собой въ лѣсъ троихъ людей, лично заинтересованныхъ въ томъ, чтобы схоронить въ сырую землю Маккову перину и ванну; тутъ были Свенъ Дозорный, кузнецъ и бондарь, да нашлось-бы и еще съ десятокъ жениныхъ мужей, которые съ великой охотой потрудились-бы надъ этой могилой!