Китай, Россия и Всечеловек - Татьяна Григорьева

Интерес к Дао вызван желанием найти опору в этом неустойчивом мире. Человек инстинктивно начал ощущать, что давно уже идет не туда – откуда нет возврата; захотел узнать, где же сбился с Пути, причину заблудшего сознания. Со времен древних греков человек взял на себя функции Творца, подменив Целое частью. И все стало меняться местами, в противоположном порядке. Полагаясь на себя, человек забыл про высшие Законы, данные в Откровении или в Небесных образах (кит. сян). Поверив в земные блага, забыл, что Земля получает силу от Неба, привел ее почти в бездыханное состояние. А теперь удивляется: почему Земля взбунтовалась? И Земля уподобляется стихии, когда рушится вертикальная ось, соединяющая Землю с Небом, материальную реальность с духовной, а вне Духа все теряет силу.

Но что-то мешает возвышению. «Поскольку же все зло, если простительно так называть его, пошло от Люциферовой односторонности, то вполне понятно, что сотворенному им бытию недоставало лучшей его половины». Гёте прав: мир распадается от Люциферовой односторонности при попустительстве людей.

Не удивительно, что, за последний век особенно, человек ощутил себя покинутым, одиноким, отчужденным от мира и от самого себя; из цели превратился в средство. Попал в «ловушку», по выражению Алана Уоттса. [186]

Рациональный XIX век своим аналитическим подходом волей-не-волей подорвал религиозное чувство. «Бог умер», – признал Ницше и лишился разума. «Свято место пусто не бывает». Появился якобы «сверхчеловек». «Я Бог», – объявил себя Малевич и, пусть подсознательно, кончил «Черным квадратом», символом тупика: дальше идти некуда. (Талант сильнее личной воли, говорит помимо человека.) Отсюда неодолимое желание найти себя, вернуться к Бытию как таковому, непридуманному, вырваться из враждебного мира, сделавшего сознание «несчастным», обрекая его на дурную бесконечность борьбы с миражами. Отсюда и «кризис антропоцентризма», подменившего «антропный принцип» – целое частью. Оказавшись на краю пропасти, «блудный сын» ищет опору в «доме Отца». Повернул к истокам, убедившись, что цивилизации за прошедшие три тысячи лет следовали не Божьему, а человеческому промыслу. Те же цивилизации, которые не отошли от предназначенного Пути (Индия, Китай, Япония), не только живы до сих пор, но им пророчат будущее восхождение. Там человеческая самость не наложила своей печати на уклад жизни, не погасила веру в небесные силы, и все шло своим чередом.

Это и привлекло к Востоку проницательные умы, начиная с Лейбница, американских трансценденталистов Г. Торо, Р. Эмерсона. Торо, следуя девизу «Свет с Востока», мечтал о Единой Библии, куда вольются и священные книги Индии, Китая, Персии. Мысли Торо продолжил Л. Толстой, отдавший дань мудрости Востока, надеясь отыскать брод между Востоком и Западом. Русская философия и поэты Серебряного века сближались с Востоком уже тем, что не могли смириться с бездуховностью прагматичного Запада и объявили «борьбу за Логос», за возвращение утраченной целостности.

В век рационализма к Логосу пропало доверие: сначала опускают понятие до своего уровня, а потом теряют к нему интерес. На это обратил внимание еще Гераклит: Логос вечен и всеобщ, но недоступен он пониманию людей. Им «не стало бы лучше, если бы исполнились все их желания» (фр. В 110). Не случайно наиболее проницательные философы Греции, которых называли «темными», становятся ясными. Разве не современно звучат мысли Эмпедокла: соединение однородного ведет к Вражде, Ненависти (Нейкосу); соединение разнородного – к Дружбе и Любви (Филии). Вспомним еще раз чарующего даоса Чжуан-цзы: «Разделение без отделения и есть Жизнь». Это то, что христиане называют нераздельным и неслиянным единством. Только и возможно единство разного, завершенного, а «часть» останется частью, сколько бы ни возрастала в количестве. Или как скажет Эрн: «Конечное может расти без конца, но никогда от бесконечного увеличения конечной величины не получится актуальной, положительной бесконечности». [187]

Интересно заметить, что вселенское Дао ведет к соединению разнородного и исключает соединение однородного как противоречащего Пути. Всякое уподобление, насильственная сплоченность противоестественны, а вне Пути все рано или поздно саморазрушается. Трудность в понимании Дао — его неопределенность, как раз то, что отрицала традиционная логика, но к чему она склоняется по мере осознания нелинейности мира (новый тип логики называют «логикой непротиворечивого Целого», голографическим мышлением).

Но что-то мешает целостному взгляду, некое логическое препятствие. Целостное мышление не может появиться, пока не изменится структура сознания. Время поджимает, бросает вызов: или человек познает себя и через себя все остальное, или исчезнет. Пророчество «времени больше нет» можно понимать по-разному. Времени больше нет, ибо оно переходит в вечность (как у Достоевского: «Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо»). Или времени больше нет, ибо оно сколлапсировало, самоистребилось от безумных действий людей.

В предчувствии надвигающейся катастрофы мысль обостряется, приходит осознание того, что не человек продиктовал Вселенной ее законы и что нет другого выхода, как или понять эти законы и действовать в согласии с ними, или исчезнуть. Отсюда интерес к Дао, к «Книге Перемен», одной из самых издаваемых в последнее время, как и «Дао дэ цзин» Лао-цзы. Можно понять: в китайских учениях содержится то, к чему приближается современная наука. О преимуществах восточной методики говорил в свое время В. И. Вернадский: «Новые области естествознания… в области философии Востока встречают более важные и интересные для себя наведения, чем в философии Запада». Не потому, что лучше узнали Восток, а потому, что таков Путь, предназначенный сознанию: соединять, а не разъединять сущее в его неповторимости. Тем не менее о неуловимости Дао продолжают свидетельствовать более семидесяти переводов на английский «Дао дэ цзина» Лао-цзы и несколько меньше русских. Каждый из них лишь приблизительно передает дух оригинала, все еще закрытого для нашего сознания. [188] Видимо, Дао доступно целостному мышлению или целому человеку (на которого уповал Григорий Сковорода, поистине даосский мудрец). Хотя такие провидцы, как Алан Уоттс, свидетельствуют о доступности Дао западному уму: «С точки зрения китайской философии, будь то даосизм или конфуцианство, – если вы не доверяете

Природе и другим людям, значит, вы не доверяете себе. Если вы не доверяете себе, значит, вы просто выпадаете из всей природной системы. Вы и Природа – один и тот же процесс. Это и есть Дао». [189]

Напомню, Лао-цзы предупреждает в первом же чжане «Книги о Дао и Дэ»: «Явленное Дао не есть постоянное (чан – извечное, истинное) Дао». [190] То есть то, что мы наблюдаем в этом мире и возводим в законы, не есть еще подлинное Дао, присущее Вселенной и нашему миру. Обойти Дао невозможно, а главное, не нужно, ибо «только Дао ведет к совершенству», к самоспасению, тогда как утрата Пути – к самопогибели.

Говорят, сосна проживает свой Путь за тысячу лет, а вьюнок – за один день, но это один и тот же Путь, пройденный сполна. Потому Конфуций и говорит: «Если утром узнаешь Путь, вечером можно и умереть». А Сковорода скажет: «Бог богатому подобен фонтану, наполняющему различные сосуды по их вместимости. Над фонтаном надпись сия: „Неравное всем равенство“… Меньший сосуд менее имеет, но в том равен есть большему, что равно есть полный». [191]

Не только живые существа и растения имеют свой Путь, но и моральные качества («постоянства») и имена. «Названное имя, – продолжает Лао-цзы, – не есть постоянное имя». Слова, которые сотрясают воздух (что не так безобидно), не есть истинные слова. И в Евангелии сказано: «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Мф. 24, 35). А св. Августин скажет: «То, что было произнесено, не исчезает; чтобы произнести все, не надо говорить одно вслед за другим: все извечно и одновременно» («Исповедь» Блаженного Августина, XI, 7, 9). «Это известно вечному разуму, в котором ничто не начинается и не перестает быть» (там же, XI, 8, 10).

То есть существует нечто Изначальное, назови это Дао или Божьим Промыслом, которое не может не осуществиться, ибо в нем смысл Бытия, исполнение Человека. Постоянное имя или истинное Слово (Логос) скрыто от непробужденного, но открыто просветленному уму. О предсуществовании Образа (эйдоса) или об изначальной Цели, имманентной сущему (энтелехии), знали мудрейшие из греков. Но эти идеи ушли в подсознание, чтобы не мешать движению вперед. И лишь отдельные голоса вещали: «Самые точные образы еще прежде явления своего на стене всегда были в уме живописца. Они не родились и не погибнут». И на вопрос души: «К чему же твоя речь течет?» Дух отвечает: «К тому, чтоб понять во всем два естества: божие и вещественное… не может ничто погибнуть, а только тень свою теряет». [192] Разочарование в цивилизации, умалившей достоинство Человека, вновь вызвало эти идеи к жизни. И это предвидел Лао-цзы в том же первом чжане: «Не имеющее имени лежит в начале Неба и Земли. Имеющее имя – праматерь всех вещей. Кто не подвержен страстям, видит таинственно-прекрасное (мяо). Кто подвержен страстям, видит только поверхностное. Но оба они одного происхождения, лишь называются по-разному. И то и другое глубинно (сюань). От одной глубины к другой – врата в таинственно-прекрасное». [193]