Пассажир последнего рейса - Роберт Штильмарк

— Дед, пароход мой, слышу, уже гудит. Но скоро я сюда вернусь, дочь искать, Антонину Шанину. Если услышишь о ней что-либо — сразу пиши мне вот по этому адресу… Это мой воздушный отряд под Москвой. До весны адрес не изменится. Ну до скорой встречи!

…Русинский пароход «Князь Пожарский», наверстывая опоздание, сократил стоянку в Яшме. Пассажиров и груза оказалось мало, время позднее, темное, капитан велел отваливать побыстрее.

Едва только подбегая к береговому откосу, Шанин услышал третий гудок: ту-у-у ту-ту-ту. Для спуска к пристани оставались минуты. Внизу виднелись четыре слабо освещенные пристани, и нельзя было сверху разобрать сразу, от которой отваливает пароход. Где же, черт возьми, та высокая монастырская лестница? Или рискнуть спуститься прямо с откоса? Там — заросли, круча, камни…

И вдруг перед летчиком фигурка босоногого вихрастого мальчишки.

— Дяденька военный? Вы с парохода? Опаздываете?

— Да, да, друг, обязательно поспеть надо. Как бы туда побыстрее спуститься, чтобы ног не поломать? Без них и летать плоховато, не то что ходить!

— Бегите за мной, покажу. А то не поспеете!

Мальчишка кинулся в сторону, противоположную той, куда спешил Шанин. Колебаться было некогда — комиссар припустился за мальчишкой.

Внизу, у пристани, общества «Русь», пароход просигналил тонким гудочком: туу-ту-туу! Вахтенный отчетливо проговорил с мостика:

— Отдать носовой!

И сразу же в красивой, незамутненной тишине волжского вечера раздался звучный всплеск. Это с пристани упал в воду причальный канат. На носу парохода матрос руками выбирал его из воды. Пароход чуть сдал назад — нос стал тихо отдаляться от дебаркадера.

— Сюда! Быстрее вниз!

Под ногами Шанина узкая длинная лестница-стремянка с перильцами. Похожа на пароходную сходню: доска с набитыми поперек брусками.

Стремительно работая ногами, мальчишка ссыпался вниз. Шанин еле догнал его — спуск был, словно на парашюте, в секунды! Полоса гальки. Пристанские фонари. Поднятые сходни. И — корма парохода, плывущая как раз под черным бортом дебаркадера.

Вот уже перемахнул кожаный реглан через пристанские перила. Прыжок над вспененной водой — и «Князь Пожарский» принял на борт комиссара Шанина. Сквозь шум колес и шипение пара донесло до комиссара тонкий мальчишеский голосишко:

— Товарищ военный! А вы правда по воздуху летаете?

Парнишка бежал вдоль перил дебаркадера, догоняя уплывающую в ночь корму.

— Так точно, друг! Как ангел божий, летаю! Спасибо тебе! Может, прилечу к вам на аэроплане, найду тебя, покатаю! Как звать? Где живешь?

— Звать Макар Владимирцев. На горке живу, спросите дом отца Николая Златогорского. Всякий покажет. Он мой дядя. Слышите?

Летчик показал, что слышал и понял. А сам подумал:

«Опять этот отец Николай, протоиерей яшемский. Видно, тут его никак не минуешь!»

А сам отец Николай, протоиерей монастырского Троицкого собора в Яшме, представительный муж зрелых лет, но еще без пролысин и седин в шелковистых, хорошо промытых и расчесанных волосах, спешно собирался покинуть город Кострому.

Служебная его поездка прошла хорошо. Разрешение на устройство «Яшемской трудовой сельскохозяйственной религиозной общины-коммуны» было получено, иначе говоря, новая ипостась для сохранения яшемского назарьевского монастыря была благополучно найдена. Однако причина для спешного отъезда была серьезна!

Закончив дела в губернском городе, отец Николай сперва весьма терпеливо ожидал постепенного укрепления телесных сил старца схи-игумена Савватия и послушницы Антонины. Их привезли в костромскую монастырскую больницу вскоре после спасения с ярославской баржи.

Послушница Антонина исповедалась и причастилась у отца Николая. Выслушав исповедь, пастырь помолился за упокой души раба божия, доброго односельчанина Александра, принявшего смерть мученическую за други своя. Соболезнующее письмо священник послал старшему брату погибшего, Ивану Овчинникову.

Затем протоиерей в уединении поговорил со старцем Савватием. Поправлялся тот медленно, ослабел телом, но пребывал в здравом уме после пережитого. Оба иерея пришли к одному решению: послушнице Антонине отныне самим промыслом божьим назначен высокий удел духовного подвижничества.

Отец Николай всегда гордился Антониной, самой заметной, самой любимой послушницей в монастыре. Недаром он первым углядел и выделил эту сиротку…

Сиротку?..

Господи, жив ли, нет ли ее физический родитель, можно ли без содрогания сопоставить непорочную юную христианку Антонину с безбожным революционером? Портрет этого человека умирающая Мария Шанина передала в руки исповедника, отца Николая. Он сохранен… На обороте адреса… Изредка отцу Николаю попадает на глаза этот снимок летчика-революционера с упрямым лицом, в кожаном шлеме, с печатью антихристовой на челе. Портрет хранится в заветной шкатулке отца Николая. Глаза летчика будто сверлят, пронизывают… Такие-то и отрекаются даже от предсмертной исповеди… Жив ли, мертв ли он — не назовет его Антонина отцом! Есть у нее отец духовный, соборный протоиерей Николай Златогорский! Он сделал для Антонины матерью Христову церковь, а кому церковь — мать, тому единственный отец — иже еси на небесех!..

И не сам ли отец небесный, в неизреченной благости своей, устранил с пути Антонины другое препятствие к служению подвижническому — жениха ее, Александра Овчинникова? Парень, конечно, достоин был женской любви, но… отныне перст небесный указует Антонине избранника выше!

Конечно, протоиерей несколько досадовал, что опаздывают они в Яшму к началу ярмарки. Ибо при таком стечении народа было бы легко распространить слух о чуде в Ярославле… Спасение узников на барже силою молитвы Антонины и Савватия — разве не чудо?

Ах, нужна, нужна яшемскому монастырю своя святая чудотворица, целительница, магнит притягательный для паствы! Многое у монастыря есть: и чудотворная икона божьей матери, и славное хозяйство, и молебны служат по пристаням, и крестные ходы по селам нередки, и народ не разбалован местный… Вот только не хватает своей собственной, местной святой, чья слава могла далеко разнестись по стране, возвышая имя назарьевской обители!

Давно задумывался об этом прозорливый протоиерей яшемский, и теперь… замысел может осуществиться! Подумать только: сотни безбожников утонули вместе с баржей, а она, чистосердечная христианка Антонина, и старец праведный Савватий молитвами избежали гибели и вымолили спасение также тем, кто ближе к ним держался! Отец Николай уже написал про это чудо и домой, в Яшму, и в соседний Юрьевец, и в Кинешму, и в Пучеж. Письма дошли, разговоры о чуде начались, слухи зреют…

И вдруг…

Произошло нечто столь неожиданное, что оно-то и заставило отца Николая заторопиться с отъездом из Костромы даже с риском для поправки спутников!

Отца Николая позвали однажды исповедовать умирающего в какую-то костромскую городскую больницу. Исполнив эту обязанность, он уже собирался покинуть больницу и неторопливо шел по коридору. Дверь одной из палат была открыта, и священник сразу обратил внимание на знакомое лицо с синими страдальческими глазами. У этого больного были забинтованы нога и рука. Его принесли из перевязочной, причем говорили с ним, повышая голос, — при ранении пациент был, видимо, и сильно контужен.

Вот он повернул голову к двери, увидел идущего мимо палаты отца Николая, встретился с ним взглядом и широко приветливо улыбнулся как доброму старому знакомому.

Отец Николай хмуро прошествовал мимо, не ответив, но сомнений не осталось: на койке лежал не кто иной, как живехонький и притом явно уже выздоравливающий Александр Овчинников!

Неужели опять помеха святому делу?

Нет, нет, теперь никто не отнимет Антонину у бога! Ее жребий выше простого семейного. Обитель обретет свою святую в ее лице! Значит, скорее покинуть Кострому, скорее воротиться в Яшму и там свершить быстро, в тиши, тот обряд, после коего путей назад, в мир, уже не остается!..

Два знаменитых русских князя, самолетский «Князь Иоанн Калита», шедший вниз, и русинский «Князь Пожарский», торопившийся вверх, встретились ночью в Томне, под Кинешмой, у одной угольной баржи.

Пароходы стали бок о бок и лишь перед рассветом закончили бункеровку. Скучную ночную стоянку пассажиры проспали, стараясь не прислушиваться к шуму, топоту и свисткам.

Комиссар Шанин не нашел места в каютах и спал на кожаном диване в салоне «Пожарского». Он с головой укрылся своим черным летным регланом с крылышками на рукавах и не мог видеть, как перед самым отвалом обоих пароходов вышла из каюты на пустую палубу «Иоанна Калиты» тоненькая большеглазая девушка в черной одежде, будто прямо с нестеровского полотна.

Она придерживалась за перила как выздоравливающая больная. Неуверенно обошла всю палубу и стала на корме в тень, когда пароходы, включив дополнительные огни, стали работать колесами и медленно отдаляться друг от друга. На миг лицо ее, выйдя из тени, оказалось в прямом луче фонаря, и тотчас же с «Пожарского» послышался удивленный голос молодого матроса, подметавшего внизу угольную пыль: