История одного поколения - Олег Валентинович Суворов

ответил Юрий, ловя себя на привычной мысли, приходившей к нему каждый раз, когда он видел симпатичную девицу: «Эх, поиметь бы тебя, дура!»

— А именно?

— Моя фамилия Корницкий.

— А, вы тот самый…

— Да, я тот самый, — сухо подтвердил Юрий. «Хотела сказать — жид, сука!»

— Проходите, — ледяным тоном произнесла секретарша и, нажав кнопку селектора, проворковала: — Виктор Васильевич, к вам тут некий Корницкий.

Юрий метнул на нее злой взгляд, но секретарша, хотя и почувствовала это, не подняла глаз. Открыв двойные, обитые черным дерматином двери, он оказался в кабинете первого секретаря.

— Добрый день.

Секретарь — лысоватый, но еще молодой, не старше тридцати пяти лет, мужик с отвратительно-крупной, похожей на муху родинкой на щеке, окинул его цепким взглядом из-за длинного стола, но ничего не ответил.

— Моя фамилия Корницкий, — изо всех сил стараясь сдержаться и говорить как можно более спокойным тоном, начал Юрий. — Я пришел, чтобы подать заявление на выход из комсомола.

— Так-так… Ну и чем же тебе, интересно узнать, наша организация не угодила?

«Ведь обо всем уже знает, скотина, так зачем лишний раз спрашивать?»

— Дело не в этом… — вежливо отвечал он. — Просто я с родителями уезжаю на постоянное место жительства в Израиль.

«А там комсомольской организации нет и встать на учет негде — ха-ха-ха!»

— Бросаешь Родину в трудный момент, значит?

На этот провокационный вопрос у большинства отъезжающих за границу евреев ответ был отрепетирован заранее, поэтому Юрий выдал его не раздумывая:

— Согласно Декларации прав человека, принятой Организацией Объединенных Наций в тысяча девятьсот сорок девятом году, а также Хельсинкским соглашениям, подписанным Советским Союзом, любой человек имеет право свободно избирать себе место жительства.

— Я тебя не об этом спрашиваю, — брезгливо поморщился секретарь. — Родина тебя воспитала, дала прекрасное образование… Ведь ты, кстати, в прошлом году первый медицинский закончил — так, что ли?

— Так.

— Ну вот, образование бесплатно получил, за счет нашего государства, а отрабатывать его у капиталистов собираешься?

— Почему же у капиталистов? В Израиле, между прочим, и коммунистическая партия существует. — Только с помощью этой плохо скрытой издевки Юрию удалось хоть немного «выпустить пар».

— Знаешь, что я бы делал с такими, как ты?

— Догадываюсь. — Юрий хладнокровно достал из кармана комсомольский билет с таким видом, словно готовился в любой момент положить его на стол, и спросил: — Так я могу написать заявление?

Секретарь выдержал тяжелую паузу, после чего тоном, выражавшим высшее проявление гадливости, процедил:

— Там… в приемной… у секретарши… билет у нее оставишь… Все! — Отвернувшись, он включил телевизор: «Леонид Ильич Брежнев начал свой трудовой путь…»

«Эх, ребята, с каким же удовольствием я буду вспоминать о вас в самолете, взявшем курс на Вену!» — только и подумал Юрий, выходя из райкома и жадно закуривая.

Денис Князев вышел на станции «Кропоткинская», поскольку все ближайшие к центру выходы из метро были перекрыты нарядами солдат. Шел второй день из объявленного по стране трехдневного траура. Смерть Брежнева не вызвала у Дениса особых эмоций, поскольку его интеллектуальное развитие, как в свое время и опасались школьные учителя, неуклонно шло в диссидентском направлении.

Сейчас он учился на четвертом курсе вечернего отделения исторического факультета МГУ и втайне ото всех писал историко-философский трактат, где пытался самостоятельно проанализировать тот самый строй «развитого социализма», о создании которого так долго и упорно вещал с трибун ныне преставившийся «неутомимый борец за мир».

Это занятие настолько оторвало его от повседневной реальности, что он вознамерился провести день траура в университетской библиотеке, которая находилась на проспекте Маркса рядом с Манежем. Велико же было его удивление, когда он вышел из метро и направился в сторону центра. Город был абсолютно, фантастически пуст! — если не считать многочисленных, встречавшихся через каждые двести метров военных патрулей да изредка проносящихся в сторону Кремля черных «Волг» с синими мигалками.

Как назло, Денис оделся излишне ярко — синие джинсы, оранжевая куртка и темно-красная лыжная шапочка. Впрочем, даже не будь этого клоунского одеяния, его одинокая, длинная, нескладная фигура неизбежно привлекала бы внимание военных. Каждый патруль останавливал его и требовал документы. Денис доставал студенческий билет и объяснял, что идет в университетскую библиотеку, после чего его немедленно отпускали, и он проходил очередные двести метров — до следующего патруля, где все повторялось заново.

Все это настолько завораживало своей необычностью, что Денис усиленно вертел головой в разные стороны, жадно впитывая остроту и новизну впечатлений от фактически создавшегося «военного положения», как он мысленно окрестил про себя происходящее. (Знал бы он тогда, что через несколько лет его родной город станет ареной таких событий, по сравнению с которыми нынешнее положение покажется неискусной театральной постановкой!)

Денис уже добрался до Библиотеки имени Ленина, когда его остановил очередной патруль, топтавшийся возле подземного входа в метро.

— Князев?

Он вскинул глаза на молодого лейтенанта в надвинутой на глаза фуражке.

— Демичев, ты?

— Узнал? Куда тебя черт несет?

— В библиотеку.

— Какая на хрен библиотека, сейчас все закрыто. — Петр был явно рад старому приятелю, однако говорил излишне торопливо, словно стараясь поскорее от него избавиться. — Ты чего, вообще не видишь, что делается?

— Да вижу… — сконфузился Денис, чувствуя себя откровенным щенком. Демичев уже офицер, а он всего-навсего студент-вечерник. — Ты-то откуда здесь взялся?

— Пригнали в Москву для усиления режима, — коротко пояснил Петр. — Ладно, спускайся в метро и езжай домой. Пока похороны не пройдут, центр будет закрыт, так что сюда лучше не соваться.

— Ну ладно, пока.

Денис растерянно кивнул, прошел сквозь строй расступившихся солдат и спустился в метро. Только там он спохватился, что забыл спросить — где служит Демичев? Вернувшись домой, он первым делом сел за письменный стол, достал заветную рукопись и, переполненный впечатлениями, вывел на бумаге главный