Бомаск - Роже Вайян

В рощице бежал ручей, и оба опустились возле него на колени. Пьеретта погрузила лицо в прохладную воду, затем выпрямилась и тряхнула головой. Во все стороны полетели мелкие брызги.

Бомаск глядел на Пьеретту. Впервые в жизни он чувствовал себя неловко. Он потянулся к ней, хотел обнять, но она мягко отвела его руку.

— Ты не сердишься? — спросил он.

Она улыбнулась ему сквозь дождь капель, стекавших по ее лицу.

— А почему я должна сердиться? — ответила она вопросом.

Красавчик нагнулся к ручью.

— Нет, нет, — воскликнула Пьеретта. В сложенные горсточкой ладони она зачерпнула воды и протянула свой дар Красавчику. И он пил воду из этих сложенных горсткой рук. Вдруг она быстро поцеловала его в лоб и тотчас вскочила на ноги.

— Опаздываем, — сказала она. — Иди за мной, мы спустимся через пастбища.

У края ложбины прямо под их ногами краснели черепичные крыши, вздымала свой шпиль крытая шифером колокольня деревушки Гранж-о-Ван; десятка три домиков забилось в расселину горы, а сама гора спускалась вниз круто и обрывисто: будто неприступный утес, царила она над долиной, еле различимой в дымке тумана.

Теперь они шли по высокой траве, доходившей им до пояса. Пьеретта быстро шагала, преодолевая самые крутые спуски, слегка откинув назад голову, и по свободным движениям ее рук и ног видно было, что ходьба по горам не стоит ей никаких усилий. Ведь сотни раз бегала она здесь еще девочкой! Красавчик тоже был из горной местности. Они спускались не останавливаясь, и даже не разговаривали, чтобы не потерять дыхания.

2

В это воскресенье меня не было в Гранж-о-Ване, и только потом мало-помалу из рассказов Бомаска, Пьеретты и Миньо я узнал, как прошел этот день у моих соседей Амаблей.

Супруги Миньо на своем мотоцикле прибыли значительно раньше Пьеретты и Красавчика. Эме Амабль сразу же пригласил Миньо в подвал выпить стаканчик вина. Вслед за гостем выпил и сам старик.

— Не ахти какое, — сказал он с гримасой отвращения.

— Да нет, ничего, — из вежливости возразил Фредерик.

— Чистый уксус! — сказал старик.

— Может быть, чересчур молодое? — спросил Миньо.

— Просто кислятина, — ответил старик.

— Его стоило бы обработать, — заметил Миньо.

— И виноград такой же стал, как все прочее, — сказал старик. — Все к черту идет. Ты пойди на орешники погляди, листьев на них осталось не больше, чем волос у тебя на голове. Знаешь, что с ними такое случилось? Я нынешней зимой две штуки спилил — вся сердцевина сгнила. А на дубы, которые растут вдоль дороги, ты обратил внимание, когда сюда ехал? Сплошь покрыты маленькими такими голубенькими бабочками: гусеница все молодые побеги пожрала. А дуб, он теперь не умеет защищаться.

— Надо бы их обработать, — посоветовал Миньо.

— Обработать, обработать, ей-богу, ты словно учитель стал, — сказал старик. — Думаешь, все дело в химикатах. Пятьдесят лет назад не требовалось ни виноградники серой опылять, ни сады ядами опрыскивать, а к нам сюда из самого Лиона за вином и фруктами приезжали. Ты наши яблоки пробовал? Раньше такими свиней кормили. Теперь у нас и ранет-то на ранет не похож, и кальвиль совсем не тот стал. Только и годятся яблоки что на сидр…

Миньо рассеянно внимал сетованиям старика Амабля по поводу всех этих апокалиптических ужасов. Он не раз слышал в округе подобные рассказы и уже составил себе мнение по этому вопросу. Жалобы соответствовали фактам. Там, где население становится менее плотным, где за счет посевов расширяются пастбища, а пастбища вытесняет лес, — в таких местах вся природа дичает.

— Погодите, — говорил Эме Амабль, — лет через пятьдесят в наших краях не станет больше ни орешника, ни яблонь, ни дубов, одни колючки будут расти.

— Вот какое дело, — прервал его Миньо, — Пьеретта просила предупредить, что она приведет с собой к обеду еще одного гостя.

Старик Амабль поглядел на него.

— Значит, дружка наконец себе завела?

— Нет, что вы! — запротестовал Миньо. — Это просто товарищ, и только.

— А вы все политикой занимаетесь? — спросил старик.

— Придется заниматься, пока не перестроим мир, — сказал Миньо.

— Конец миру настанет, пока вы его перестроите.

Раймонда чувствовала себя прекрасно в доме Амаблей и частенько проводила у них воскресные дни. У стариков была землица, так же как и у ее родителей, а землевладельцы всегда поймут друг друга. Разве дружки-приятели Фредерика могут понять чувства женщины, выросшей в семье землевладельца? Родители Раймонды жили около шоссе, не то что Амабли, домик которых ютился в глуши, в конце пустынной проселочной дороги. Словом, с одной стороны, наличествовало относительное равенство двух землевладельческих семей, а с другой — Раймонда имела все основания чувствовать свое превосходство. Ей казалось, что она приехала навестить людей одинакового с ней общественного положения, но неудачливых. В ней заговорила старая крестьянская закваска. Через полчаса после приезда она уже подвязалась фартуком, оберегая прошлогоднее «пляжное» платье, нарочно надетое для сегодняшнего путешествия, и, принявшись помогать на кухне тетке Адели, усердно ощипывала курицу, которая предназначалась для жаркого. Однако старуха нет-нет да и бросала на гостью критический взгляд и находила, что руки у нее чересчур пухлые, а ноги «как тумбы». «У них там в Бри, на равнине, все женщины такие, — думала она. — Кормят их маисом, будто каплунов, вот они и жиреют где не надо».

— Автобус давно прошел по нижней дороге, — сказала она. — Пора бы уж Пьеретте быть.

— Ах да! — воскликнула Раймонда, приберегавшая волнующее сообщение напоследок. — Я и забыла вам сказать, что Пьеретта пошла пешком через горы.

— Что ж так? — удивленно спросила старуха.

— Да, да, — подтвердила Раймонда. — Как же это я забыла!.. Пьеретта просила предупредить вас, что она приведет к обеду своего хорошего знакомого, с которым она пошла вдвоем.

— Кто ж он такой? — спросила старуха.

— Вы его знаете, — ответила Раймонда. — Тот самый итальянец, который приезжает к вам за молоком.

— Ну и диво! — сказала старуха. — Что ж это Пьеретте вздумалось водиться с макаронщиком?

Пьеретта не захватила с собой зеркальца. Перед уходом на фабрику она всегда проводила пуховкой по лицу и подкрашивала губы, как того требовала своего рода вежливость перед товарками по работе. Но в этот весенний воскресный день, отправляясь в горы, она только умылась холодной водой. В волосах у нее запутались былинки. Красавчик, пораженный безмолвием Пьеретты, расстроенный внезапной ее отчужденностью, позабыл ее предупредить об этом. Когда они добрались до дома Амаблей, старуха Адель сказала:

— Долго же вы шли!..

Пьеретта не заметила иронии — она обнимала своего сына.

— Вы что, на травке соснули? — спросила Раймонда.

Пьеретта густо покраснела.

Желая прервать наступившее молчание, Миньо, который никогда не понимал такого рода намеков, вдруг запел:

В траве проспали целый час,И солнце сторожило нас…

Раймонда визгливо засмеялась.

— Чему ты смеешься? — спросил Миньо.

Пьеретта круто повернулась и сказала сыну:

— Пойдем посмотрим твоих ягняток.

Она взяла сынишку за руку и повела его во двор. Лишь только Пьеретта вышла за порог, краска опять залила ей лицо: она подумала, что Красавчику может показаться, будто она стыдится его, так как он итальянец.

В хлеву Роже деловито объяснял маме: «У Белянки только один ягненочек, и он, знаешь, совсем черный. А Чернушка объягнилась тремя, и все три беленькие-беленькие. Один был такой малюсенький, меньше всех, и его стали поить из рожка молочком, и он стал толще всех…» Но Пьеретта не слушала малыша; рассеянно поглаживая его по головенке, она думала о своем. Она страшно досадовала на самое себя. Нельзя сказать, чтоб она придавала очень уж большое значение тому, что произошло утром в горах, ведь с тринадцати до восемнадцати лет она каждое лето проводила в деревне у дяди, ее посылали пасти скот на горных лугах, и так же, как у других пастушек, у нее были дружки среди юных пастухов, ее сверстников. Однако по своему собственному опыту и по опыту других работниц фабрики она хорошо знала, какой ценой приходится платить за любовь. Вновь «зажить по-семейному», «завести свое хозяйство» — это значило, что после восьмичасовой работы на фабрике тебя ждет дома уборка, стряпня, стирка на себя и на мужа.

Не будет времени на чтение, да еще, пожалуй, придется отказаться от той большой работы, в которой теперь для нее весь смысл жизни. А мимолетные романы обычно обрывает рука акушерки или деревенской знахарки, кончаются они страданиями и женскими болезнями. Пьеретта знала, что когда-нибудь все будет совсем иначе, и это тоже было целью ее работы, но сейчас дело обстояло именно так. Она надеялась, что окончательно избавилась от всех ловушек любви. С тех пор как она выгнала мужа, ей без труда удавалось смирять волнения крови; она сердилась на Красавчика за то, что он опять пробудил их, и досадовала на себя, зачем она сердится на него.