Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой - Иван Цанкар

Нет, Верона не собирается покидать этот дом. Она долго боролась за свои права и теперь не поступится ими, хотя бы ради ребенка. Ребенок сидел у отца на коленях. Лешнек любил сына и цеплялся за него, словно это было единственное, что осталось у него в жизни. Жизнь с ее соблазнами прошла, промчались все ее бури, остался только ребенок — маленькая, скромная надежда на будущее. Все — так хорошо складывалось. Лешнек признавал ребенка своим сыном и обещал обеспечить его и в дальнейшем.

Этому положило конец Лизино возвращение.

Во время ужина Лешнек расспрашивал Лизу о том, что она видела на белом свете, даже поинтересовался, хорошо ли она зарабатывала. Лиза рассказывала о своих скитаниях, о службе, о том, как часто думала о родных краях, чуть не сказала о том, как часто думала о нем, Лешнеке.

После ужина они долго сидели за столом. На дворе лил дождь, капли били в оконное стекло, будто кто-то тихонько стучался; дождевая вода гулко стекала по желобу в большую бочку — казалось, кто-то зовет на помощь. Вероне надо было уложить ребенка спать. Лиза и Лешнек наконец оказались в кухне одни, хотя Верона оставила дверь открытой, чтобы слышать их разговор. Но им обоим было так тяжело, что разговор не вязался. Они сидели молча, только раз встретились взглядом. Нет, Лиза приехала не для того, чтобы бороться за свои права, иначе она не улыбалась бы так ласково и приветливо. Лиза приехала, чтобы взглянуть на свою прошлую жизнь и, может быть, опять полюбить все то, что любила раньше, если это станет возможным.

— Я бы легла, — сказала Лиза, когда вернулась Верона. — Моя комната свободна?

— Свободна, — ответил Лешнек. — Верона, зажги свет, а то там темно.

Охотнее всего он пошел бы с Лизой сам. Но нет, он продолжал сидеть в кухне; оставшись один, он закрыл лицо руками и ему захотелось все обдумать. Он слышал, как женщины в соседней комнате, двери в которую были открыты, перемолвились несколькими словами, как затем Верона внесла туда Лизины чемоданы и как, наконец, двери закрылись и Верона вернулась в кухню. Она стала посреди кухни, не зная, приниматься ли ей за дело или уже не стоит.

— Завтра уеду, — сказала она немного погодя. Лешнек слышал, как раскатисто и грозно звучал ее голос, словно ей хотелось убить его своим решением.

— Куда уедешь? — спросил он спустя некоторое время.

— Конечно, домой.

— Я не препятствую. Только не знаю, зачем тебе уезжать. Никто тебя не гонит.

— А что мне теперь тут делать? Кланяться я никому не стану. Я тоже могу уехать на заработки… Уж как-нибудь прокормлю себя и ребенка.

— Куда ты поедешь с ребенком? — встрепенулся он и испуганно на нее взглянул.

— Ребенок мой, — сказала она твердо.

— Да, твой, но и мой тоже. Ребенок останется у меня.

Тогда она злобно засмеялась.

— Скорее убью его, чем оставлю вам. Мне бы все время казалось, что вы его бьете; а если б даже и не били, я бы думала, как ты бахвалишься моим ребенком.

Он испугался и сказал тихо:

— Никуда не уезжай! Все будет хорошо, я все улажу.

— Я тебе больше ни на грош не верю.

Она вышла. Лешнек остался один. По кухне с жужжанием летали мухи, за окном по-прежнему лил дождь, постукивая в стекло, по-прежнему пела в желобе вода, стекавшая в большую бочку. Вокруг был разлит удивительный покой, и лишь в его доме происходило что-то такое тягостное, чего он никак не мог уразуметь! Он не знал, что ему делать. Вот, размышлял он, вернулась его настоящая жена, не сделавшая ему, в конце концов, ничего плохого и имеющая полное право жить в его доме. И тут же он думал о том, что Верона увезет ребенка, его ребенка, которого он так страстно желал и так полюбил, убежденный, что во всем другом жизнь его обманула, — эти мысли никак не давали ему принять решение. И потом, Верона из мести могла что-нибудь сделать с ребенком…

На что же решиться?

Он думал почти всю ночь и пил водку, считая, что она проясняет мысли, но под конец все-таки задремал. Когда он утром очнулся, Вероны уже не было. Она уехала и увезла с собой ребенка.

Тут пришла Лиза, она приветливо улыбалась. Но Лешнек, не желая пускаться с ней в разговоры, вышел из комнаты. Потом он запряг лошадей и поехал за Вероной и ребенком.

Верона не хотела возвращаться. Она держала ребенка на руках, словно дразня Лешнека, и все повторяла, что охотней ребенка убьет, чем отдаст им, ему и Лизе. Если увидит, что не сможет его прокормить, то возьмет и убьет, и пусть ее потом посадят в тюрьму, пусть делают с ней что угодно.

Вот и стал Лешнек скитаться по белу свету, так как не мог ни на что решиться. В его доме жила Лиза; она поддерживала в трактире хоть какой-то порядок, чтоб посетители не уходили, удивленные тем, что творится в доме у дороги. А Лешнек пил и сорил деньгами. Когда он наконец вернулся, это был совсем другой человек. Первым делом он избил Лизу и сказал ей, чтобы убиралась из дому.

В больших глазах Лизы было скорее удивление, чем испуг.

«Что я тебе сделала, Иван?» — беззвучно спросили ее глаза. А губы улыбнулись, словно разгадав и эту великую тайну. Наконец, она спросила вслух:

— Что я тебе сделала, Иван?

— Ступай туда, откуда пришла.

Лиза пришла из нищеты, из тяжелой сиротской жизни, она не знала ни о своем происхождении, ни о своих родителях, ни о каких бы то ни было родственниках. У нее не было ничего своего на всем белом свете. У нее были только маленькие, прилежные руки, светлые волосы, большие, удивленные глаза и вечно улыбающийся рот. С этим она и жила, и ничего большего никогда не могла достичь. Куда же ей возвращаться? Во Францию? Или к той жизни, какой она жила до того, как поступила на службу к Лешнеку? Тогда ей жилось хорошо — она ведь могла мечтать, а хотелось ей совсем немногого. Правда, теперь она желала еще меньшего: жить тут, в этом тихом уголке, жить и работать.

Лешнек был постоянно пьян. Приходя домой, он как одержимый набрасывался на Лизу и избивал ее, словно получая от этого удовольствие. Может быть потому, что она не пыталась сопротивляться, а только удивленно на него смотрела, и из ее больших глаз иногда текли слезы.

— Убирайся отсюда, убирайся, — кричал он.

— Никуда я не уйду, — сказала она, — мне некуда идти, да и не хочется.

— Убирайся или я тебя убью! И ее тоже убью, а потом и себя. Всех убью, чтобы уж всему был конец.

Этого он не сделал, но ребенка назад привез, после чего в конце концов вернулась и Верона.

— Будешь служанкой, — говорил он Лизе. — Будешь служанкой, понятно? Она будет приказывать, а ты работать.

Но Лиза продолжала улыбаться. Это было все, что она делала в свою защиту. Как-то иначе защищаться она не привыкла. Она защищалась работой, улыбкой, доброжелательностью, своим большим жизнелюбием, которое не могла сломить даже такая убогая и презренная жизнь. Ради этой жалкой жизни она пошла бы на все. Только жить становилось все трудней, все мучительней. Лиза видела, как Лешнек любил ребенка, как носил его на руках, приходя в благодушное настроение, как избивал иногда и Верону. Но прежде всего он вымещал злобу на ней, Лизе.

Она все сносила и все прощала, сносила Веронины насмешки — ее торжество, хотя Лешнек и с ней обращался так же, как с Лизой. Но ничего, придет время, когда здесь останется только она одна, Верона, когда Лешнек успокоится, радуясь, что у него есть сын. Лиза, из-за которой он сейчас так беснуется, исчезнет. Он опять сядет за стол и заиграет на гармонике. Его больные глаза будут тупо смотреть на пляшущих в трактире гостей. Возможно, в доме тогда будет новая служанка, такая же молоденькая девушка, какой была Лиза, когда сюда поступила, и она так же будет плясать и улыбаться всему миру — ведь на свете таких, как она, много; они приходят неизвестно откуда и с любовью и волей к жизни борятся за убогое существование, пока наконец не погибнут.

Коротка была Лизина жизнь, но в ней было столько страданий, что однажды Лиза слегла. Щеки ее ввалились, глаза стали еще больше, и казалось, будто их покидает удивление, только губы все еще улыбались. Но, может быть, и этому теперь скоро придет конец. Она лежала в своей комнате. К ней никто не входил, не с кем было перемолвиться словом, некому было справиться о ее желаниях, которые были такими скромными. Люди продолжали работать, Верона сновала в сенях туда и сюда, порой даже пела, и Лиза чувствовала в ее песне торжество победы, хотя победа эта была такой жестокой! Кричал ребенок то в сенях, то в кухне, иногда Лешнек брал его на руки и разговаривал с ним. Все это Лиза слышала из своей комнаты. Она слышала, как ребенок говорил отцу: «Папа, поиграй на гармонике!» Тогда Лешнек брал гармонику и начинал играть.

Лиза спокойно сносила побои, лишь выставляла руку вперед, чтобы немного заслониться. Но когда вот так, незримо для других, она наблюдала это скромное счастье, дарованное ребенком, когда временами она смотрела в окно и видела, как Лешнек прохаживается по двору, держа сына за руку, Лиза понимала, что ей больше нечего ждать в этом доме. И не было больше смысла жить, а тем более бороться. Впереди ее ждало горькое и мрачное будущее. Давным-давно, когда она только вошла в этот дом, она переносила первую жену Лешнека из комнаты на солнышко и обратно. А Лешнек играл на гармонике, ничуть жену не жалея, и даже иногда говорил: пусть бы уж скорее померла. А когда она умерла, он женился на Лизе. Теперь он снова дожидается, когда умрет Лиза, чтобы жениться на Вероне. Она не была так бедна, как Лиза. У нее были родители, была земля, и служить она пошла лишь потому, что поссорилась дома с родителями. И у Вероны был ребенок. А у Лизы больше ничего не осталось. Когда-то у нее были работящие руки, были большие глаза и смеющийся рот. Теперь все это как будто умерло. Лешнек опять весело играл на гармонике, и молоденькая девчонка — новая служанка в трактире — должна была плясать с приезжими. Только Лиза, тихая и безмолвная, была всем в тягость.