Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой - Иван Цанкар

Итак, примирение все же состоялось. Отец это понял и был доволен. Упрекать его сын еще будет, но и это пройдет. Старик сидел на пороге, набивал табаком трубку и посматривал на Тони, ему хотелось поговорить. Он мог бы многое порассказать. В то же время он думал о том, как пойдет к Ивану и Терезе и велит им привезти Тонины вещи. Он навсегда рассорится с ними, но другого пути нет. Это тоже будет нелегкий путь. Но уже завтра — завтра все будет в порядке, и потом он заживет спокойно, забудет обо всем неприятном и уже никуда отсюда не уйдет. Немного погодя он поднялся:

— Пойду к ним. Пусть привезут все твое добро. Тони молча кивнул, и отец побрел, думая о вечере, когда уже все будет улажено.

К вечеру и в самом деле все кое-как уладилось. Конечно, ни Иван, ни Тереза сами не привезли Тониного имущества, это пришлось сделать соседу Андрашеву; он привез даже кое-какую мебель и несколько изображений святых, которые отец не хотел оставлять своим младшим детям. Иван отца выгнал из дома, а Тереза на прощанье на него накричала, и оба заявили, что если он даже помирать будет — они к нему не придут. Черти бы его побрали.

Но отец не сердился на них, он покуривал желтоватый табак, который привез Тони, и не хотел ни о чем думать. А вечером они с Тони сварили первый ужин, заперли тяжелые дубовые двери, улеглись и при лунном свете, проникавшем через окна, долго разговаривали, как двое старых добрых знакомых. Уснули они усталые, с надеждой на будущее, с верой в новую лучшую жизнь.

Пошли дожди, дороги размокли, и Тони вспомнил, что у него нет сапог. Да, сапоги надо было купить обязательно. Когда он, усталый и не в духе, через силу становился к очагу, чтобы сварить что-нибудь хотя бы для отца, в голову всегда приходила мысль: эх, нет жены. Когда нужно было стирать грязные рубахи и прочее белье, снова возникала мысль: эх, нет жены! Нужда в женских руках была так же велика, как нужда в сапогах или в чем-то другом. Без жены не обойтись. К женщине взывала пустая горница, стены которой не были такими белыми, как при жизни матери, к женщине взывала пустая кухня, мертвый очаг, к женщине взывал заброшенный мертвый сад, огород, заросший крапивой, и, наконец, в доме не было детей, которые кричали бы, дрались, плакали, пели, таскали старого Чизмазию за усы, звали отчаянно: «Ма-ама-а!!» Повсюду глубокий покой, глухая тишь, словно в летнее послеполуденное время. Неподвижен сад, неподвижен старый Чизмазия, сидящий на пороге, неподвижен Тони, задумавшийся во время совсем не привычной для него работы. И эта работа взывает к женщине.

Когда-то женитьба казалась ему ненужной, даже лишней затеей. В молодости его уговаривали жениться, но он побоялся. Женщин он презирал. Исключение он делал только для матери, но иногда и у матери, особенно в последние годы, он замечал черты, вызывавшие в нем страх. А другие женщины обладали множеством самых отвратительных качеств. Два раза в жизни он имел дело с женщинами, и каждый раз все так нехорошо кончалось, что его уже больше никогда не тянуло вступать с ними в какие бы то ни было отношения.

Но раньше все было иначе. Тогда жена означала нечто большее, чем только рабочие руки. Женщина несла с собой любовь, добрые, приветливые слова, улыбку, мечтательный взгляд. Теперь женщина значила нечто совсем иное: вместо нежных, округлых рук — рабочие руки, привычные к любому труду, способные помочь там, где сам ты ничего не смыслишь, и там, где один не справишься. Женщина — это значит двое или трое детей, или, по крайней мере, один. Все это так же необходимо, как необходимо есть хотя бы раз в день, если хочешь жить. Нет, ничего другого не ожидает он от жены. Разве что еще немного того оживления, которое способна внести только женщина. Слишком пустынно в их доме. Никто никогда не засмеется, не запоет ни утром, ни вечером, никто не рассердится, не заспорит, не обидится, чтобы потом нужно было искать повод для примирения, никто никогда не спросит о тех ничего не значащих пустяках, о которых может спросить только женщина, и хотя вопросы эти излишни, в устах женщины они кажутся уместными. И нет никого, кто бы в бессонные зимние ночи спокойно спал рядом с тобой и тихо дышал. Чтоб, повертевшись без сна с боку на бок, можно было спросить: «Ты спишь?» И, очнувшись от сладких сновидений, жена, не сердясь, спокойно сказала бы: «Сплю». Все было бы хорошо, и ты бы снова спокойно уснул.

Кроме того, в дом стали теперь приходить соседки, родственницы и даже почти незнакомые женщины, и все в один голос уговаривали Тони жениться. Правда, никто из них никогда прямо не говорил: «Женись», — но они так красноречиво расписывали его положение, его жизнь, лишенную сейчас всякого смысла, что он сам должен был понять: только после женитьбы он заживет по-настоящему. Он не мог равнодушно слушать, когда ему расписывали, как хорошо иметь жену и детей, которые будут мыть тебе ноги. Зажмурившись, он размышлял о том, как должно быть приятно в непогоду сидеть у печи, — жена приносит ушат с теплой водой, и ты опускаешь в него ступни.

И еще о многом подобном он размечтался, слушая чудесные посулы женщин. Так постепенно он все больше убеждался, что без жены ему не прожить, и в конце концов сдался. Однажды он прямо заявил отцу:

— Нет, так дело не пойдет. Нужно жениться.

Отец схватился за трубку, чтобы она не выпала у него изо рта, и некоторое время смотрел на Тони: сын, теперь уже пожилой мужчина, наконец надумал жениться.

— Да, думаю, будет неплохо, если ты женишься.

— Это не жизнь. Скучно, и домашнюю работу некому делать.

— Да, пусто у нас, — кивнул отец.

Нет, больше не будет так пусто у Чизмазии. Вечно будет кто-нибудь говорить, вечно будет кто-нибудь смеяться, изредка плакать, потом опять петь; но мертвая пустота исчезнет. Все живое прекрасно, прекрасен даже плач, даже печаль, так как она не мертва, а сейчас у Чизмазии в доме слишком мертво.

Но в ту же минуту, когда Тони выдал свою тайну и свое намерение, он испугался. Жена — это нечто совсем новое, во многом еще непонятное. Так мальчишка, собираясь забраться в соседский сад, где хорошие груши, не думает ни о каких случайностях и опасностях, пока не перелезет через забор. И только за чужим забором ему станет так жутко, что он может перепугаться и убежать.

А Тони уже и убежать не может. Тем больше его беспокоит мысль о жене. В дом войдет чужая женщина, с совершенно чужими привычками и обычаями. Она заведет в доме порядок, и все будет так, как ей вздумается. Она станет распоряжаться, готовить кушанья, которые Тони не любит, из дома будет изгнан обитающий в нем священный покой. Она скажет: «Не плюй на пол». И отец, жующий табак и поплевывающий во все стороны, будет потихоньку злиться. Потом она спросит: «Кто это бросил шляпу на постель?» Выяснится, что ее швырнул туда Тони или отец. Во время работы в поле отец скажет: «Мы всегда это делали так, и получалось хорошо». Тони кивнет в подтверждение. Однако жена скажет: «Нет, неверно. Мы всегда это делали иначе: вот так».

Но было уже поздно. Женщины тут же взялись за дело и выяснилось, что Тони предоставляется выбор, хоть он уже и в годах.

— Ведь есть еще время, — испугался он и хотел выгнать женщин. — Это я только так подумал.

— Да, — мудро соглашались женщины. — Времени еще довольно. Не мчаться же завтра в церковь и не вешаться на шею первой встречной бабе.

— Нет, я не об этом, я вообще подумал, — времени еще довольно: умереть и жениться никогда не поздно, как говорят старые люди. — И женщины опять соглашались.

Стоял конец ноября с его вечными туманами, которые залегли по садам. Село казалось еще более тихим, чем в октябре. Только дым, поднимающийся над крышами поздним утром, говорил о том, что в домах живут люди. Пошли дожди, и Тони был рад им; они валялись с отцом на скамьях дни напролет, покуривали табак и разговаривали.

— Ну, как, — спросил наконец сын, — жениться мне или нет?

— Жениться? — взглянул на него отец. — Сам должен знать.

— Да, разумеется. Все надо обдумать как следует и решить наконец, жениться мне или нет. Одно стоит другого. С одной стороны, получим помощь в работе и будет кому стирать и готовить. А с другой стороны, черт его знает, как все сложится. Может, навсегда покоя лишимся.

— Да, это правда.

— Вы были женаты, вы знаете, что это такое. Стоит жениться или нет?

— Знаю… Знаешь, как же, — задумчиво пробормотал отец. — Черта с два, знаешь. Это дело совсем особое. Кажется, уж знаешь, а задумаешься поглубже, видишь, что все не так, и не можешь сказать ни да, ни нет. Все зависит от того, какая женщина. Если умная, то еще ничего, можно жить, иногда побранишься — беда невелика. Но иному такая попадется, что он белый свет проклянет.

— Да… это так. Но ведь наша мать была хорошая.

— Хорошая, — кивнул старый Чизмазия. — Хотя взаправду никогда не знаешь, какая она, женщина. Живешь, живешь с ней пятьдесят лет, да так и не знаешь, какая она. Об этом и не думаешь. Женишься, потом хватаешься за голову: какой черт попутал? А живешь бобылем, говоришь себе: эх, как скучно, как одиноко.