Евгений Мартынов. Белокрылый полёт - Юрий Григорьевич Мартынов

– Я и сам сперва думал, что шутят. Соседка-акушерка потом домой заходила, извинялась за ошибку. Говорит, девочка – хорошенькая такая, – грустно продолжал я.

Через 15 минут серьёзного, массированного розыгрыша Женя и сам засомневался, хотел было позвонить в роддом, но время подгоняло: поезд уже прибывал на платформу. Встретили Веру Даниловну и Константина Николаевича вовремя, расцеловались, радостные.

– Ну так кто же тут у вас родился? Мальчик или девочка? – первым делом выпалила неугомонная со своим вопросом тёща.

– Да… вроде мальчик, – после некоторой паузы неуверенно, но с улыбкой произнёс растерянно-счастливый отец. – Правда, Юрка говорит, что вроде… как бы – девочка…

– Ну-у ребята, вы даёте! Вы хоть Эллу-то видали, были у неё после родов?

– Конечно! Несколько раз. Сначала я с ящиком шампанского ездил…

– Потом, – перебил я брата, – с ящиком Киндзмараули.

– Да, вчера… Или позавчера?.. И ящик чешского пива мы же ещё с тобой брали. А, кстати, куда он подевался?

– Всё с вами ясно, ребята! – твёрдо заявил до сих пор молчавший тесть. – Поехали сейчас же в роддом. Там разберёмся.

Я, смеясь, хотел было всё поставить на свои места, стал рассказывать про Серёжку и про розыгрыш, но вопрос Константина Николаевича застал меня врасплох:

– Юра, ты говоришь, что точно мальчик! А сам ты его видал? Мальчика этого?

– Женя мне сказал, что сын, что счастлив и всё такое… – начал я снова.

– Так Женя сам толком не знает, у тебя спрашивает!.. Всё! Поехали в роддом…

Вот такая была весёлая история.

Когда Эллу с младенцем привезли домой, Женя несколько дней подолгу смотрел на сына, время от времени просительно обращаясь к молодой матери-кормилице:

– Элла, я ещё девочку хочу. Такую же маленькую. Алёнушку…

– Дай с одним сначала разобраться. Вон какой прожорливый! Карапузик ненасытный…

Возвращаясь к истокам своих размышлений о супружестве вообще и о Жениной супруге в частности, признаюсь, что хотел бы вовсе не касаться этой темы, оттого и пустился поначалу в обобщённые умствования. Ведь, согласитесь, чужая интимная жизнь, несмотря на её относительную внешнюю обозримость, всё-таки потёмки, как и чужая душа (даже если она родная и близкая). Мало того, мемуарные жанры требуют определённого временного дистанцирования от описываемых событий и действовавших в этих событиях лиц: очень непростая задача оставаться правдивым, но в то же время никого не обидеть и не «задеть», ибо я не вправе выполнять функцию судьи в чьих бы то ни было личных взаимоотношениях, хоть и являлся когда-то их невольным свидетелем. Да ещё к тому же – покаюсь, – я ведь «как был… (мягко говоря, нехорошим человеком), так им и остался», – если верить сказанным мне уже после Жениной кончины словам Эллиного отца. И этот «нехороший» фактор, вероятно, может наперекор моей же собственной воле направить течение настоящего повествования в «субъективистскую заводь», где личные симпатии-антипатии будут превалировать над объективными фактами.

Таким образом, промучавшись над данной главой целых 4 месяца, терзаемый почти что гамлетовским вопросом «писать или не писать?», я решился наконец – с этого места и не мудрствуя лукаво – освободить душу соответственно своему настроению, чтобы двинуться дальше по теме, не слишком утяжеляя её семейно-бытовыми проблемами.

Михаилу Шолохову принадлежат такие слова: «Трудно писать правду, а ещё сложнее найти истину». Действительно, если верить всем официально-мемориальным высказываниям друзей, коллег и соратников известных деятелей, в молодом возрасте покинувших наш мир, то получается странная какая-то картина: все вокруг любили, обожали этих самых деятелей, помогали им, чуть ли не на руках их носили, а те – неблагодарные – почему-то страдали, пили, всё были чем-то недовольны и вдруг совершенно неожиданно умирали раньше времени. Как ни заостряй внимание на творческих проблемах деятелей искусства, их личная жизнь (и её интимная сторона) является неотъемлемой половиной всей их жизни и, как правило, даже частью их творчества. Я бы не вспоминал многого из жизни брата, если бы не старался понять причину его столь ранней смерти, жизненной неудовлетворённости и душевной усталости к сорока двум годам, если бы не пытался ответить в книге на те вопросы, которые интересуют многих Жениных поклонников.

Позволю себе вспомнить слова ещё одного великого писателя, Александра Дюма: «Если брак не стал для человека самым большим счастьем, то он всегда становится для него самым большим несчастьем». Весной 1990 года я (так, к слову) процитировал эту фразу брату – и она запала ему в душу, он её даже записал в свой блокнот.

Очень часто внутреннее отношение к супруге у Жени менялось на полярно противоположное. Он мог вслух восхищаться своей «кисулей» и «лапочкой», желать мне найти такую же спутницу жизни… А через пару дней поделиться со мной примерно следующим:

– Я знаю, что вся Элкина любовь ко мне держится только на материальном комфорте. Когда трезвый, это порой настолько ясно понимаешь, что тут же приходят в голову две мысли: или разводиться, или напиться…

Слушая подобные откровения, я со своей стороны взял себе за правило не только не вмешиваться в семейную жизнь брата, но и не реагировать на неё. Ибо имел уже опыт неудачных попыток корректировать супружеские отношения Жени с Эвелиной, и мои попытки, естественно, ни к чему, кроме Эллиного крика, не привели. Женина супруга сразу застолбила за собой роль «теневого лидера» в семье, и потому я и наши родители сообразили: раз это в какой-то мере Женю устраивает, лучше в их союз со своими инициативами не соваться. Хотя, что лучше, а что хуже, кому определять? Тем более если думаешь об этом сейчас, перешагнув через годы и горе.

Объективности ради следует также заметить: как супруг и глава семьи Женя вряд ли был идеален и нередко сам себя называл «не подарком для семейного гнезда». Любой женщине было бы с ним трудно, так же как и Элле. Но разве может быть лёгким супружество с творческим человеком, к тому же вынужденным постоянно бороться за лидерство?..

Оглядываясь в прошлое и не смея ни в чём упрекать чужую жену, я, однако, думаю, что Элла теперь, став просто-напросто старше, сама понимает, что была, наверное, когда-то в чём-то (как хранительница домашнего очага) неправа. Она сама теперь, я надеюсь, знает не хуже других (и без их подсказок), что и когда ей следовало бы сделать лучше, гибче, умнее и, главное, своевременней, дабы избежать многих семейных огорчений, а возможно, и самого большого несчастья.

Хотя опять-таки, кто знает, каковы по этому поводу думы Жениной вдовы?.. Я предлагал ей написать для книги всё, что она пожелает, всё, о чём она передумала теперь, оставив за спиной вёсны и ненастья. Но, как и