Право на возвращение - Леон де Винтер

— Для этого надо съехать с шоссе. Мы почти приехали.

— Я хочу сойти у первого же съезда.

— Значит, у Линкольна. Через десять секунд мы будем на Пятой улице.

— Я хочу выйти, — повторил Брам решительно.

— Не смею вас удерживать, — сказал Прессер безнадежно. — Профессор Маннхайм, мне хотелось помочь…

— Не называйте меня так! Это не мое имя! Я хочу выйти!

Прессер наконец осознал безнадежность своих попыток, несколько секунд он смотрел на Брама отчаянным взглядом, но потом решил поступить так, как тот желает, и повернулся к водителю:

— Ты все слышал? Съедешь на Линкольна, остановишься возле «Олимпика».

«Кадиллак» съехал с шоссе. Брам мысленно ругал себя за то, что в тот фатальный миг остановился у банкомата. Он проспал дольше, чем другие, он видел чудесный, лучший за все время сон, который оборвал с величайшим сожалением — трудно было решиться проснуться и продолжать выполнение своей миссии. Но то утро оказалось фатальным, что и подтвердилось впоследствии.

«Кадиллак» остановился. Прессер выпрямился и подобрал ноги, освобождая Браму дорогу, но вдруг, спохватившись, схватил его за руку:

— Ваша карточка…

Брам вырвался и, выходя из машины, бросил:

— Она не моя.

Один из бодигардов стоял снаружи, на тротуаре. Не взглянув на него, Брам пошел прочь. Он сытно поел и мог идти достаточно быстро, но было совершенно ясно, что к вечеру до Убежища Армии спасения ему не добраться.

В то утро, когда случилась авария, Брам совершил ошибку. Он воспользовался третьим банкоматом, в неподходящее время, и все это случилось из-за его сна. Он проявил легкомыслие, но именно легкомыслия он не мог себе позволить. Все дело в точности. Его нумерологические исследования требуют величайшей точности — и тут до Брама дошло, что он забыл свою тетрадку в «кадиллаке».

Через несколько дней после начала поисков он купил в канцелярском магазине тетрадь. Мягкая, в пластиковой обложке, она пережила путь в тысячи километров, ее можно было сворачивать в трубку, нитки, скреплявшие обложку с листами, были исключительно прочными, и он был уверен — настанет день, когда благодаря этой тетради он отыщет малыша.

Он выбежал на Линкольна, оживленную улицу, соединявшую Санта-Монику с Венецией и аэропортом. Нужные ему дома по Линкольна уже были проверены. Бульвар Линкольна находился между Седьмой и Девятой, то есть фактически некогда был Восьмой улицей. Такие улицы заслуживали особого внимания, поскольку были не тем, чем казались. Он прошел два блока, свернул на Пятую, оживленную торговую улицу, центр Санта-Моники, и всего за две минуты сумел добраться до номера 1555. «Кадиллака» перед входом не было.

Страшно подумать, что могло случиться, если Прессер заметил его тетрадку. Садясь в автомобиль, Брам положил тетрадку на кресло рядом с собой, как раз напротив этого типа, и, покидая его в спешке, на кресло не посмотрел. Легкомыслие, спешка — он должен перестроить свою жизнь, должен восстановить дисциплину, благодаря которой смог забраться так далеко.

Здание было новым, в пять этажей; натянутые вдоль фасада стальные тросы, скругленные углы и утопленные в глубокие ниши окна — украшения в стиле арт-деко — создавали впечатление, будто оно построено до войны (имеется в виду, конечно, Вторая мировая, а не та, перманентная, в которую Америка вступила после 11 сентября 2001 года и которой в будущем году исполнится десять лет).

Широкие двери зеркального стекла не позволяли увидеть, что происходит внутри. Брам открыл дверь и вошел в охлаждаемый кондиционерами вестибюль. Номер пятьсот пять. За стойкой черного мрамора сидел дежурный, у лифта стоял охранник, здоровенный негр, затянутый в форменную рубашку, купленную, очевидно, до того, как он сильно прибавил в весе.

Брам полагал, что не выглядит чересчур обтрепанным, однако он немедленно привлек к себе внимание персонала. Охранник сделал несколько неторопливых шагов в его направлении. Но у него не было выбора. Он преодолел десяток метров до стойки и обратился к дежурному, тоже негру, но не такому толстому, как охранник:

— Прессер, номер 505.

Дежурный кивнул и набрал номер.

— Вам нужна помощь? — спросил охранник, который успел бесшумно подойти и стоял теперь рядом с Брамом.

Дежурный кивнул ему, показывая, что контролирует ситуацию:

— Хелен? Это Чарли. Мистер Прессер у себя?

Он выслушал ответ, рассеянно глядя вниз, очевидно, на мониторы, спрятанные под стойкой.

— Да, я вижу, он идет к дверям. — Он посмотрел на Брама: — Вы договаривались о встрече?

— Я забыл кое-что в его машине. Хочу получить назад.

— Хелен? Тут стоит человек, который говорит, что забыл что-то в автомобиле мистера Прессера. — Он кивнул. — Я спрошу. — Он окинул Брама изучающим взглядом. Было ясно, что Брам вызывает у него нечто вроде сочувствия, потому что голос его зазвучал более приветливо:

— Вы — профессор Маннхайм?

Брам давно отвык от этого имени, ставшего ему чужим, но хотел получить назад тетрадку.

— Его тетрадка. Мне нужна его тетрадка.

— Я спросил вас: вы — профессор Маннхайм?

На этот вопрос он не мог ответить. И да, и нет. Раньше был им, но не теперь. Скоро снова им стану, когда завершу свою миссию.

— Я с ним знаком, — ответил Брам. — Я пришел, чтобы забрать его вещь.

— Хелен? — сказал дежурный в телефон. — Он не тот профессор, но он пришел что-то взять для него. — Потом кивнул и положил трубку.

— За вами придут. Подождите вон там. — Он указал в угол, где, в окружении трех черных кожаных диванов, стоял стеклянный столик на металлических ножках. Охранник не отходил от него.

Брам подошел к диванам, но садиться не стал. Он стоял и глядел сквозь высокие окна на улицу. Какую роль сыграла в том инциденте синяя машина? И зачем дочка Прессера в эдакую рань пришла к нему на работу? Магазины на набережной открываются только после десяти, тем не менее в полдевятого она шла со своей коляской в сторону набережной. Что она собиралась там делать? Рассматривать бездомных, просыпающихся у дверей магазинов и на скамейках, или грузовики, доставляющие в магазины товар? И еще один важный вопрос — кто сидел за рулем синей машины? Занимался ли Прессер установлением личности и прошлого этого водителя или его интересовал только Брам? Он все еще не разобрался со случившимся в то утро. И, главное, не разглядел номер автомобиля. Если бы он знал номер, все было бы ясно. А теперь он остался с пустыми руками и легко может стать игрушкой в руках Прессера.

— Брам?

С момента отъезда никто не называл Брама по имени. Он выдумывал себе имена; там, где ему приходилось ночевать, он назывался Петером, Джоном, Биллом, Нилом, Бобом, Ховардом, Крэгом, Руди, Флойдом.

Он был уверен, что слышит голос своего отца, но не мог повернуться, чтобы посмотреть на него.

— Брам?

Его отца не могло быть здесь потому, что его не должно быть здесь. Брам отказывался поверить в то, что это его отец, и повернуться к нему. Его отец жил очень далеко, в Тель-Авиве, где теракты — часть ежедневной жизни, там он и должен был спокойно ждать его.

— Мистер Прессер спросил меня, смогу ли я приехать. Я летел восемнадцать часов. Брам?

Ах, папа, хотелось ему сказать, милый папа, милый, милый, трудный, надоедливый папа, как могу я предстать перед твоими глазами теперь, когда я не справился со своими отцовскими обязанностями и мне стыдно в этом признаться? Ах, папа, позволь мне все исправить, я обещаю тебе, что все будет хорошо, но не смотри на меня, не говори со мной, уходи и жди, пока я закончу свое дело, я отлично справлюсь с ним сам.

— Брам, я не могу выразить словами, как я счастлив, что я тебя…

«Нет, я ничего не слышу, — думал Брам, — мне нельзя ничего слышать, потому что меня ждет работа, трудная работа, которая может продлиться годы, которая потребует всех моих сил, и никакие сомнения, или скорбь, или нерешительность не могут меня остановить. Все поставлено на карту».

Брам услышал цоканье когтей по мраморному полу и почувствовал, как кто-то прижался к его ногам. «Черт побери, — подумал он, — так тебе удалось выжить, ты все равно что восстал из праха»…

Хендрикус заскулил. Значит, был жив.

— Брам, нам пора. Я приехал, чтобы забрать тебя. Я позабочусь о тебе. Довольно уже. Можно мне тебя обнять? Я очень хочу тебя обнять.

Брам стоял, замерев. Он услышал, как отец подошел ближе, положил руки ему на плечи, прижал его к себе, и Брам почувствовал, как тело отца сотрясают рыдания.

Через два года

Декабрь 2012

Брам вылетел в Лос-Анджелес в среду 12 декабря 2012 года — правда, дата была выбрана Прессером, но ему она казалась полной тайного смысла. В ответ на письмо, в котором Брам просил прислать фото Дианы, — из простого любопытства, чтобы поглядеть, как она теперь выглядит, — Прессер пригласил его в гости, приложив к приглашению билет бизнес-класса.