Опасные гастроли - Далия Трускиновская

— Как где? В Гостином Дворе.

— А точнее?

— В Московском форштадте.

— А еще точнее?

— В Риге, что ли?

— В русской Риге, батюшка! Там, за рвом и валом, Рига немецкая, а тут — русская. И мы друг за дружку держимся. Гаврюша, нужно узнать, у кого сынок или дочка в «Петербурге» служат. Беги.

Бегал он, надо сказать, довольно долго — настало время запирать лавку. Мы с Яшкой лениво вспоминали дела давно минувших дней, как удачно выразился сочинитель Пушкин. Наконец Яшка отправил меня в знакомый трактир и сам туда вскоре пришел.

Стряпали в этом трактире просто — никаких тебе маккарони с пармезаном, зато щей нальют миску — так в этой миске ложка стоит. Коли уха — так тройная, коли расстегай к ней — так непременно в дырочке, оставленной сверху, виден кусок налимьей печенки. Там и отыскал нас Гаврюша.

Яшка был прав, только в одном ошибся — не чей-то сынок или дочка, а наоборот, отец одного молодца, служившего у него на складе, трудился в «Петербурге» истопником. Хоть и лето, а работа найдется — на кухне топятся печи, нужно дрова в опустевший подвал завозить и складывать, трубочистов нанимать — не зимой же их посылать на крыши со щетками и проволочными шарами, коли какая печка испортилась — привести печника да за ним присмотреть. Конечно, служили там и другие жители Московского форштадта, но Гаврюша первым нашел именно этого деда. И мы отправились к нему — по-свойски просить о помощи.

Опять пришлось плестись заковыристыми рижскими улочками. Будь я живописцем — пришел бы от них в восторг. Но я морской офицер в отставке, и для меня лучший в свете город — Кронштадт, где ни одного кривого переулка не сыщешь, все улицы ровны, все углы — прямые, и во всем чувствуется единый хорошо продуманный план. Разве что в Летнем саду дорожки загибаются, ну так на то он и сад.

Оказалось, де Бах действительно поселился в «Петербурге», снял хороший номер для себя с супругой, второй — для старшего сына с невесткой, третий — для двух младших сыновей, четвертый — для лучшего наездника своей труппы и своего почти что родственника — его старший брат женат на дочке де Баха. То есть, место, где спрятать Ваню, имелось в избытке. Оставалось понять — для чего цирковому директору его прятать.

В разведку с почтенным дедом Перфилом Игнатьевичем отправился Гаврюша — он, помогая старику, выглядел бы куда натуральнее, чем я. Меня оставили в тесной и темной каморке, где зимой ночевал истопник. Я уселся на топчан, делать было нечего, я стал клевать носом. В мои годы нужно высыпаться, а я прошлую ночь провел весьма бурно. Наконец я улегся и задремал.

Примерно через час явился Гаврюша с докладом.

— Директорская супруга с утра из номера не выходит, еду и питье ей туда носят, — сказал он. — Старший сынок, надо думать, в цирке, а его женка тоже дома сидит, к свекрови не ходит, чего-то они не поделили. И ей также все в номер носят. Горничная у них одна на двоих, взад-вперед бегает. Там, где младшие живут, никого нет, заперто. А может, и есть, только сидит уж очень тихо. И там, где наездник живет, тоже тихо.

— Стало быть, Ваня может прятаться в одном из четырех номеров? — уточнил я.

— Выходит, так. Еще что я узнал. Господин де Бах занял один из двух самых дорогих номеров. Рядом — второй дорогой номер. Меж ними — дверь. Если приедет большое знатное семейство, чтобы оба номера соединить. Сейчас второй пустует, директор нанимать его для сына с невесткой не захотел. Может, потому бабы и разругались. Так вот, уж вечер, так не пойти ли нам в тот, второй номер? Оттуда, поди, будет слышно, о чем де Бах со своей дурой толкует. Вот правда и обнаружится.

На войне — как на войне, говорят французы. Подслушивать — плохое занятие, но другого способа узнать, где Ваня, я не видел.

Перфил Игнатьевич по черной лестнице отвел нас с Гаврюшей в тот, второй номер и указал на запертую дверь. Мы бы ее сразу сами не нашли — ее закрывал секретер, выполненный в новом готическом стиле, примерно так, как до сих пор делает мебель в столице мастерская Гамбса. Прочая мебель тоже имела причудливый вид, несколько гармонировавший с домами и церквами в Рижской крепости, и драпировки повторяли те же линии.

Старик ушел, мы остались.

— То-то будет обидно, если де Бах вернется и, ни слова не говоря, с горя молча заляжет спать, — сказал Гаврюша.

— Она ему не даст так просто лечь спать, ей новости подавай, — возразил я. Так и вышло — о явлении циркового директора мы узнали по громким восклицаниям его супруги.

Если бы не Гаврюша — ничего бы я не понял в этих торопливых речах и выкриках. Нужно очень хорошо знать немецкий, чтобы сладить с венским диалектом. Гаврюша блистательно справился с поручением, но потом, услышав мои похвалы, сам себя изругал за гордыню — даже если хорошо выполнишь дело, нос задирать грешно.

Передавать на бумаге весь разговор за дверью — долгое занятие. У супруги, которую де Бах даже в пылу склоки не переставал назвать милой Лаурой, была своя версия событий, которая порядком нас удивила.

Она утверждала, что сбежавшая наездница Клара (таково было настоящее имя девицы, а Клариссу из нее сделали для красоты) — родная дочь господина де Баха, и что он заранее знал о побеге, а двух прекрасных липпицианов дал ей в приданое, хотя мог бы отдать их «бедной Лауре» (мы не сразу поняли, что «милая Лаура» — жена, а «бедная Лаура» — дочь де Баха).

Из-за «бедной Лауры» вышел спор — каждый из супругов считал, что лишь по милости другого супруга она вышла замуж не много не мало, а в тридцать пять лет. «Милая Лаура» утверждала, что муж поскупился на приданое — если бы в цирковом высшем свете стало известно, что за «бедной Лаурой» дают превосходно вышколенных липпицианов, дочка не засиделась бы в девках. А теперь нужно сказать спасибо итальянцу, который соблаговолил жениться на девочке и увез ее непонятно куда, так что избалованная дочка странствует с каким-то бродячим балаганом.

Де Бах отвечал, что Александр Гверра сам способен заработать деньги и купить липпицианов, а что касается их выучки — то именно для этого он и оставил тут младшего брата, чтобы этот любезный братец, этот общий любимчик Лучиано, пользуясь правами новоявленного родственника, всюду совал нос и вынюхивал секреты обучения драгоценных лошадей.

— Как можешь ты так говорить о покойнике! — вскричала «милая Лаура».

Мы ахнули — так вот кого убили ночью в цирке.

«Милая Лаура» принялась перечислять все мужнины грехи. Вместо того, чтобы удержать в труппе Александра Гверра, который был наездником милостью Божьей, а вместе с ним и дочку, он позволил итальянцу начать свое дело — и это добром не кончится, итальянский зять еще подложит тестю преогромную свинью! Вместо того, чтобы отдать ценных лошадей «бедной Лауре», он приберег их для незаконной дочери — весь цирк знает, что Генрих Гросс Кларе не отец. И если наглая девчонка завтра явится с законным супругом — придется давать ей приданое.

— Ты совсем завралась, милая Лаура, — сказал де Бах. — Если я потворствовал ее бегству вместе с липпицианами, то она уже не явится за другим приданым!

Против того, что Клара — его дочь, господин директор не возражал.

— Ишь, как у них все запутано, — с неодобрением сказал Гаврюша. — Байстрюков плодят, а потом на всякие пакости идут, у законных детишек ради байстрюка кусок хлеба отнимают.

И тут «милая Лаура» заговорила о Ване.

— Из-за этого проклятого Лучиано полиция не даст нам покоя! А если докопаются до твоих дел с мальчишкой? Что ты ответишь? Что ничего знать не знал и ведать не ведал, когда взял его к себе?

— Именно так и отвечу. И тебе советую ничего об этом маленьком подлеце не знать, милая Лаура! Он подходил нам по росту и способностям — вот все, что они услышат и от меня, и от тебя!

— Как будто ты не мог найти низкорослых мальчишек в Вене! Нет, тебе непременно нужно было увезти это сокровище из Санкт-Петербурга! Кто тебе поверит, милый Кристоф?

Я так и знал, что Ванин побег связан с какой-то загадкой. Но в чем она заключается — понять был не в силах.

— Где ты спрятал его? — вдруг спросила «милая Лаура».

— Я нигде его не прятал, он сбежал.

— Ты полагаешь, я тебе поверю? Скажи это полицейским ищейкам, а я хочу знать правду!

Он так и не признался ей, где Ваня.

Если бы я, посылая Свечкина в разведку, знал, какие вопросы ему следует задавать служителям Симеоновского цирка! Одного всего одного вопроса хватило бы, чтобы напасть на след! Но я не сыщик, и нужный вопрос мне даже в голову не пришел, а Свечкину — тем паче. Знай я сейчас ответ на этот вопрос — и игру де Баха раскусил бы с легкостью. Но я знал только то, что мой племянник, обычно послушный и рассудительный, сбежал из дома вместе с балаганщиками.

— Ну что ж, Гаврюша, давай рассуждать, — так обратился я к своему помощнику. — Допустим, де Бах где-то прячет моего племянника, а если полицейские сыщики спросят его о мальчике, привезенном из столицы, он со злостью объявит, что мальчик сбежал. Я не говорю о причине! Я говорю только о возможном месте, где Ваня может скрываться!