Опасные гастроли - Далия Трускиновская

Жизнь моя сделалась почти прежней. Почти — кроме одного… Я не могу более читать «Евгения Онегина» и представлять себя Татьяной. Как только дело доходит до письма Татьяны Онегину — я вспоминаю Лучиано Гверра, и меня охватывает невыносимый стыд. Казалось бы, пропусти эти страницы и читай дальше — но нет! Я постоянно помню это безумие, овладевшее Татьяной, ищу и не нахожу ему оправдания, а красоты в нем более не вижу вовсе. И затем, когда Онегин возвращается в столицу и находит Татьяну знатной дамой, когда пишет ей свое страстное послание — я тоже не могу дальше читать. Господин Пушкин плохо сделал, что предложил русским девушкам строфы, которые будят ненужные мечтания. Мы, монастырки, и без того склонны изобретать себе идеалы — а теперь вот извольте мечтать о пылком молодом человеке, который стоит на коленях и изъясняется дивными стихами! Таких людей нет, природа их не сотворила, а те, которые есть… Бог с ними!..

Жизнь моя на ближайшие два-три года определилась, и довольно.

Эпилог

Алексея Суркова

Платон Васильевич, который оказался вовсе Степаном Никаноровичем, был настолько благодарен, что мы его не сдали в полицию, — словами не описать. Во искупление грехов он предоставил свой экипаж, чтобы мы могли доставить Ваню в столицу наилучшим образом. Торжественно поклявшись, что никакой дьявол больше не подобьет его на старости лет воровать лошадей, пусть даже прекрасных липпицианов, он отбыл во Псков и, я полагаю, целыми днями пропадает на своем конном заводе.

Яшку я на прощание заманил в комнатку на Гертрудинской, где мой Свечкин приготовил изрядное угощение. Наугощались мы до полного восторга и блаженства. Вот только наутро голова была набита чугунными утюгами, а Свечкин, возясь со мной, привычно бормотал: «Жениться вам, барин, надо…»

Не остался без награды и славный Гаврюша. Я подарил ему английский лексикон и «Талисман» сэра Вальтера Скотта. Насколько он рад был лексикону, настолько смущен романом. Но никаких других книг на английском языке у меня при себе не случилось. Я объяснил ему, что для изучения языка все годится, и пусть выберет в «Талисмане» описание воинского лагеря, да и переводит, в таком описании никакой крамолы нет.

Главное же — изобретение мое, подножка с гибким шестом, пригодилось! Де Бах, который приобрел ее у меня за сто двадцать рублей, велел своим штукарям извлечь из нее все возможное, и они научились делать неслыханной высоты прыжки с переворотами. Мне было неловко оттого, что я взял деньги у балаганщика, и я передал их Яшке с тем, чтобы он употребил эти сто двадцать рублей на пользу Гаврюше — свадебный подарок сделал, что ли, или как-то иначе.

Маленькая Кларисса утешилась и перешла от господина де Баха к господину Александру Гверре, чей цирк становится все известнее. Ей пророчат судьбу лучшей наездницы-прыгуньи, по-цирковому — парфорс-наездницы. Она недавно прислала мне письмо, в котором говорилось и о подножке, и о прочих цирковых новостях.

Ваня нынче живет со мной, у растяпы-сестрицы я его отвоевал. Его здоровье идет на поправку, но о лошадях он более не говорит и в манеж не стремится. Я льщу себя надеждой, что удастся определить его в Кронштадское штурманское училище. Там у меня есть знакомцы, которым я могу доверить Ваню. А пока он помогает мне в трудах — нам привезли ящик каучука, и мы уже научились изготовлять из него, по примеру мистера Фарадея, надувные шары. Один получился даже очень большой, диаметром около аршина. Каучук прекрасно тянется, и если наполнять такой шар газом легче воздуха, он должен подняться ввысь и нести на себе немалый груз.

Я убежден, что за каучуком — будущее. Всем известен гуммиластик для стирания карандашных записей. А вот англичане догадались изготавливать водонепроницаемую одежду — для этого нужно пропитать ткань раствором каучука в скипидаре. Есть и другой способ — мистер Макинтош додумался класть тонкий слой каучука между двумя слоями ткани. Ткань склеится — и ей любой дождь будет непочем. Мы уже и это попробовали, но, помня, что на морозе каучук делается хрупок, я с нетерпением жду зимы для своих дальнейших опытов. А ведь еще из каучука непременно можно изготовить небьющиеся бутылки! Представляю, сколько пользы принесет нашему флоту это вещество!

Каждый день мой занят делами, делами увлекательными и полезными, и верный мой Свечкин совсем исправился — не твердит более, что барину надобно жениться, а лишь тяжко вздыхает, зашивая мои порванные во время опытов рубашки.

Я кладу перо мое. За окном осенний ветер треплет желтые липы. Отчего нас всякий раз удивляет и огорчает приход осени? Осень неизбежна, так постараемся же встретить ее достойно и не забивать себе голову глупыми мыслями и несбыточными планами. Пусть страдают мечтатели и бездельники. Мне есть чем занять себя. Я совершенно спокоен.

Подлинный эпилог

При допросах Казимира де Бризе (подлинная фамилия — Валевский) и Адама Штрауса (подлинная фамилия — Тускевич) явилось, что в Риге у них были сторонники, которых предполагалось использовать при переправлении ворованных драгоценностей в Польшу. Было подозрение, что две удачные кражи у рижских ювелиров имеют какое-то отношения к этому делу. Мне пришлось задержаться в Лифляндии, выезжать в Курляндию, а также несколько раз встретиться с Алексеем Дмитриевичем и с Елизаветой Ивановной, с каждым из них по отдельности. Встречи эти были длительны и занимательны для человека, который вздумал бы коллекционировать причудливые характеры. Опасения мои не подтвердились, а тем временем наша армия перешла в наступление и началась осада Варшавы. Вот когда бунтовщикам очень пригодились бы боеприпасы, приобретенные на деньги от продажи драгоценностей. Но драгоценности уже вернулись в столицу.

Выбор государем фельдмаршала Паскевича для усмирения польского бунта оказался удачен. Видимо, существуют намеки судьбы, которые нужно научиться понимать: еще в войну двенадцатого года он изрядно потрепал польских улан Бонапарта, а также славно воевал на территории герцогства Варшавского. Всего за четыре месяца Паскевич, по сути, выиграл войну.

Хотя многие свысока называют польские события мятежом, бунтом и восстанием, но на самом деле всю зиму и весну это была доподлинная русско-польская война. И, как оно обычно бывает, неприятелей оказалось более одного — против нас были не только мятежные ляхи, но и холера, сгубившая Константина Павловича и фельдмаршала Дибича. Паскевич по всем правилам науки осадил Варшаву и взял польскую столицу в особенный день — исполнилось девятнадцать лет Бородинскому сражению. А ведь он и при Бородине дрался — его дивизия обороняла курганную батарею Раевского. За это сражение Паскевич был удостоен ордена Св. Анны первой степени.

Штурм Варшавы превратился едва ли не в праздник — для лучшего отличия в пылу боя от неприятельских войск солдат переодели в парадную форму. К октябрю остатки польской армии, продолжавшей сопротивление, были выдворены русскими войсками из пределов польских в Пруссию и Австрию, где были разоружены.

Триумф был полнейший: дарованную покойным государем Александром конституцию отменили, королевский трон Речи Посполитой отправился в Москву в Оружейную палату. Фельдмаршал, получив титул светлейшего князя Варшавского, ныне правит царством Польским.

Итак, я завершил оба повествования — от лица Алексея Дмитриевича и от лица девицы Полуниной — так, как завершили бы они сами: господин Сурков уехал в столицу, мисс Бетти осталась в Риге.

Недавно я встречался с Алексеем Дмитриевичем, и мы выпили кофею с пирожными в кондитерской Вольфа на Невском. Он бодр, деятелен, вновь что-то изобретает (я в механике не силен и понял только, что речь идет о каком-то невероятном шарнире). Мы вспомнили Ригу, и собеседник мой затосковал. Он заговорил о двенадцатом годе, о канонерских лодках, державших оборону Риги от врага, о приятелях своих в порту, и кончил тем, что пожелал снова навестить их, проехавшись по славным местам сражений и посетив памятный ему остров Даленхольм. Я от души одобрил это намерение.

Смею надеяться, что он уже выправил подорожную и с верным своим Свечкиным несется в Лифляндию. Более не скажу ничего — и дай Бог им обоим счастья!