Опасные гастроли - Далия Трускиновская

Я не ожидал от девочки такой язвительности. Видно, и это качество в ней воспитал гимнастический цирк.

— Лучиано, сдается, хитрецом не был… — подсказал я.

— Да, да! Это был самый лучший, самый благородный в мире человек!

У него были идеалы, знаете? Он мне рассказал как-то, что его идеал — всеобщая свобода, как это было давным-давно во Франции. Он был против тиранов и деспотов, он хотел бросить господина де Баха и уехать в Польшу — воевать за свободу поляков. Но Люциус, к счастью, отговорил его. Все знали, что при Лучиано нельзя сказать дурного слова про Польшу, и если кто говорил «бунт», он тут же возмущенно возражал, что это «всенародное восстание». И русские были его идеалами — те, которых повесили. В Санкт-Петербурге ему рассказали эту историю — он плакал, честное слово, плакал!

Гаврюша даже приподнялся над стулом — в этот миг и он желал воевать за чью-нибудь свободу, лишь бы таким способом добиться благосклонности девочки. Что удивляться — ему было всего двадцать лет.

— Да, это было благородное сердце! — подтвердил я. Мысли мои были в смятении — так неужели пособником бунтовщиков был этот безумный итальянец? Некоторое время спустя Кларисса подтвердила мои подозрения.

— Он был убежден, что вскоре поляки одержат победу, Польша обретет свободу. Он знал, что русский царь не удержит ее! Ох… вы же русский подданный?..

— Ничего, фрейлен, я очень вольнодумный русский подданный. Гаврюша, переведи.

— Он знал тайну, — вдруг прошептала Кларисса. — Он говорил: в июле поляки получат сильное подкрепление, но это тайна. Им привезут оружие и порох, но это тайна. И приедут волонтеры из всех стран…

— Он это только вам говорил, фрейлен? В таком случае он очень вас уважал.

— Нет, он это при мне и Люциусу говорил, и Карлу…

Наслушавшись новых комплиментов итальянцу, я с немалым трудом вернул девочку из заоблачных высей, где пребывала душа наездника, на землю. И после всяческих маневров она сообщила наконец, кто заменил на представлении Матиаса. В тот вечер, когда он повредил ногу, приятели его, Казимир и Герберт, решили его выручить и пошли смотреть платье. Кларисса пошла вместе с ними и помогла им разобраться в шнуровке, но, посколько Казимир так и норовил ухватить ее то за руку, то за талию, она рассердилась и ушла на конюшню к своему любимцу Гектору. Прочее мы знали не хуже нее. А роль неуклюжей трактирщицы исполнил Герберт.

— Должно быть, он не такой замечательный комик, как Матиас, — сказал я. — Давно ли он в гимнастическом цирке? Хорошо ли его знает господин де Бах?

— Он у нас недавно… — Кларисса задумалась. — По-моему, он из Варшавы…

Я едва не зааплодировал.

— Он ведь тоже добивался вашей благосклонности, фрейлен?

— Мне еще рано думать о благосклонности. Господин де Бах сказал, что я выйду замуж в двадцать пять лет — и только тогда он даст мне приданое.

Вот ведь старый черт, — подумал я, нашел способ удержать у себя подольше прелестную и талантливую наездницу!

— Одно другому не помеха. Вы можете с кем-то обручиться, а повенчаться потом, когда вам исполнится двадцать пять.

— Если бы только Лучиано был жив и согласился! Мы бы убежали к Александру Гверра!

Я ужаснулся — похоже, норовистая девчонка успела это предложить итальянцу.

— Нет, убегать вам нельзя было. Кому бы тогда достались липпицианы?

Она согласилась — ради липпицианов можно было потерпеть. И напомнила нам с Гаврюшей, для чего ночью шла через весь город в Московский форштадт.

— Убийца Лучиано Гверра — не та особа, о которой вам рассказывали друзья покойного. Есть человек, который видел убийцу и может опознать, — сказал я. — Это был переодетый мужчина. И я полагаю, зовут его — Герберт.

— Для чего Герберту убивать Лучиано? — удивилась Кларисса. — Они же приятели!

— Этого я вам объяснить не могу, а только удар ножом в грудь мог нанести лишь мужчина, у женщины слишком слабые руки…

— У женщины — слабые руки?! Да я могу помериться силой с любым из наших наездников!

— Алексей Дмитрич! — взмолился Гаврюша, вынужденный перевести этот вопль возмущения. — Что вы такое говорите? Почему вы решили, что убийца — Герберт?

— Это я тебе потом объясню. А сейчас переведи, что я твердо в этом уверен и завтра же иду в полицию — доносить о Герберте!

— Нет, это та женщина! — сердито настаивала Кларисса. — Еще когда они начали встречаться, Адам пошел за ней следом и узнал, где она живет! Если вы донесете в полицию на Герберта, то мы с Адамом пойдем и расскажем все, что знаем!

— Так он ведь уже все рассказал, — напомнил я. — Поверьте, эта особа итальянца не убивала! Не пройдет и трех дней, как справедливость восторжествует!

— Это не справедливость, а ложь! И очень жаль, что я не могу остаться в Риге подольше — господин де Бах распорядился собираться.

— Откуда такая поспешность?

— Он был в порту, и ему удалось выгодно зафрахтовать судно до Любека. Это очень удобно — морем в Любек, и потом через германские княжества в Вену. Так мы обходим Польшу и не рискуем ни людьми, ни лошадьми.

— Вот это новость! — воскликнул я, а Кларисса, очень недовольная новым кандидатом на роль убийцы, объявила, что была обо мне лучшего мнения.

Время было позднее, куда определить девочку на ночлег — я не знал и шепотом высказал Гаврюше свое неудовольствие. Он даже растерялся — теперь следовало возвращать Клариссу в цирк, а как она туда попадет? А если ее не будет там утром — начнется переполох, станут ее искать. Опять же — Штерн наверняка еще вечером обнаружил пропажу пленника, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы связать эти два события.

— Но насчет Герберта вы, Алексей Дмитрич, неправы… — так объявил он вместо того, чтобы искать выход из дурацкого положения.

— Ты просто многого еще не знаешь.

— На что ему?!

— То-то и оно, что есть на что!

В конце концов мы оставили Клариссу в моей комнатке, а сами разбили бивак в Ваниной. В последнюю секунжу я додумался — велел Гаврюше спать, не раздеваясь, у Клариссиных дверей, чтобы спозаранку, вызвав Потапа, отвезти ее в цирк. Там с утра привозят фураж, может статься, и воду — как-нибудь прошмыгнет. А стеречь ее нужно, чтобы ненароком не встретилась с мисс Бетти. Встретится — будет у нас еще один труп!

Но обошлось.

Спровадив девочку и даже не позавтракав, я устремился на поиски Яшки.

— Герберт? — переспросил он. — А что он за птица, этот Герберт?

— Понятия не имею! Яша, друг, времени в обрез — может, ты придумаешь, как найти эту пропащую плотницкую артель? Может, кто-то из них на Газенхольме объявился? Вся надежда — на то, что они видели переодетого наездника! Упомостроения — это замечательно, только в таком деле свидетели нужны.

— Даже если они скажут нам правду, то в свидетели вряд ли пойдут, — разумно заметил Яшка. — Их здешние немцы основательно запугали. Уже и то диво, что они додумались репетировать «Разбойников» ночью в цирке. Хотел бы я знать, кто им это присоветовал… На самом деле настоящий свидетель у нас один — наездник Адам. Он выслеживал мисс Бетти не потому, что за нравственность своего друга опасался. Ему показалось странным, что в цирк врывается незнакомая девица, машет какой-то картинкой. Уж не состоит ли она на жаловании в Третьем отделении?

— Да, если Адам знает про похищенные камни, то ему может показаться опасным такой интерес незнакомой особы к Гверре. А Гверра, если верить Клариссе, был натурой пылкой и на весь цирк вопил о своей приверженности идеям национальной свободы. И о том, что хранится в цирковом имуществе, он явно знал. Он запросто мог проболтаться женщине об украденных камнях — не мисс Бетти, так какой-то другой даме…

— И что же — мне теперь Адама увозить?! Алексей Дмитрич, побойтесь Бога! Я с этими вашими цирковыми делами на каторгу попаду!

Впрочем, мне удалось уговорить его поискать плотников на Газенхольме и на левом берегу Двины. Туда были командированы Гаврюша и Федот, а я остался в трактире ждать донесений.

Ваня мало что мог рассказать про Герберта. Тот был помоложе Казимира, одного с ним роста — самого подходящего для наездника, работающего высшую школу верховой езды. Если Казимир был деятелен, шумен, любил приволокнуться за дамами и, по мнению Вани, даже познакомился с какими-то обитающими неподалеку от порта, то Герберт, напротив, был тих, молчалив, в багаже своем возил книжки.

— Вот-вот, в тихом омуте черти водятся, — пробормотал я. — Именно так и должен вести себя человек, везущий груз бриллиантов…

Но арестовывать Герберта в одиночестве я не мог. А мог это сделать Штерн. Я отправился на поиски мнимого нищего, но возле цирка его не нашел. И даже время потянулось бестолково и бездарно. Я чувствовал себя дурак дураком — казалось бы, племянника спас, из цирка его освободил, так какого черта я торчу в этой злосчастной Риге?