Цирк - Анастасия Антоновна Носова

казалось, только-только начинал разгораться. Оля, сложив губы трубочкой, задувала свечу его слов и даже не думала зажигать ее снова. Сима потратил почти все спички в попытках осветить хотя бы половину ее лица. Оно все так же оставалось в тени, и саратовская ночная мгла, и холмы, по которым они тащились уже второй час, и дачи, в которых в сентябре еще кто-то жил – в окнах изредка встречался свет, – все это забирало Олю себе. Чем дальше они шли, тем отчетливее Сима понимал: он зря с ней пошел. Не было ни единого шанса, что у них что-то получится, – как не было шансов и на то, что Оля приживется в цирке.

– Куда мы идем? – выкрикнул Сима, когда Оля вскарабкалась на очередной холм и дожидалась его наверху среди высокой травы.

– Мы пришли.

Гора Увек раскинулась перед ними, заросшая травой, изрезанная тропинками. Сима забрался на вершину и уселся прямо на холодную землю. Оля стояла в стороне. Нелепая ветровка еще сильнее надувалась от порывов ветра, отчего у Оли на спине вырастал парус. Сима сорвал длинный колос и надкусил его, как всегда делал в детстве в Хмелевке, когда хотелось пить. Холодная травинка колола язык, она иссохла под напором осеннего холода и ветров, сока внутри уже не было.

– Вон там, – прошептала Оля, указывая на трубы завода, дым из которых застилал небо над городом, – папа работал когда-то. Вон там… – Оля повернулась и указала куда-то в сторону, – мама сейчас работает.

Сима сплюнул. Колосок оказался бесполезным.

– Ты домой-то собираешься?

Оля не обернулась. Парус на ее спине опал, и она сделалась совсем незаметной: в высокой траве, на фоне города и громадных заводских труб, на фоне холмов она терялась, сливалась с ними, и Сима прищуривался, чтобы разглядеть очертания маленькой фигурки.

– Знаешь, Гришка Мелехов – дурак. Ты, может, и прав. Но он не ждал бы и не стоял бы тут истуканом.

Оля вскинула голову, и Сима наконец увидел ее. Огни Саратова, высокотравье и холмы не прятали ее. Просто она была их частью. Они были ее кровь и плоть, и ветровка, и кепка у нее на голове могли запутать и скрыть на мгновение то, что в итоге оказывалось очевидным. Оля и была этим городом, этими огнями и даже трубами этого завода. А он этот город никогда не любил. Он поднялся с земли, отряхнулся и подошел к ней. Они смотрели друг на друга, пока у Симы не заслезились от ветра глаза.

– Ну, значит, я тоже дурак, – пробормотал он, зачем-то стаскивая кепку с ее головы.

Обратно они возвращались не разговаривая. Оля посматривала на Симу, который теперь шел в одной футболке, мелкий дождь оставлял на ткани косые отметины. С рассветом холодало. Оля куталась в Симину куртку. Куртка доставала ей почти до колен. Оля подумала, что впервые не хочет покидать Заводской район. Как только они вернутся в цирк, Сима снова будет с Коломбиной. Увек, холмы, их трехчасовая прогулка и возвращение в город перестанут быть важными, ведь все, что подстраивал Огарев-старший, было таким же театром, какой он создавал на манеже, все оказывалось ненастоящим, неприменимым в реальной жизни.

Оля помнила об этом, когда отдавала Симе его куртку и закрывала за ним дверь квартиры. Помнила, когда прислушивалась к его шагам: как он спускается по лестнице и как хлопает железная дверь подъезда. Помнила, когда пробиралась мимо спящих родителей за шкаф и прятала продрогшие (все в гусиной коже) коленки под одеяло. Только она совершенно забыла об этом наутро. У служебного входа в цирк она столкнулась с Симой и Коломбиной, которые вместе заходили внутрь. Она пробежала между ними, разбив их сцепленные руки, и, обернувшись, увидела, как беззвучно посмеивается над ее поступком Сима и как Коломбина трет одной рукой ушибленные костяшки пальцев другой.

Глава 10

Коломбина

Сентябрь 1994 года

Саратов, Цирк имени братьев Никитиных

Оля провожала Симу до дома в те дни, когда он возвращался с репетиции без Огарева. Передвигаясь короткими перебежками, она замирала на углу Чапаева и Кирова, чтобы понаблюдать, как его широкоплечая фигура удаляется прочь, а потом вовсе пропадает в арке. Оля больше всего на свете хотела столкнуться с ним в этой самой арке, и чтобы обязательно, как в кино, рассыпались на асфальт ее вещи, укатились подальше мячи для жонглирования (так они хорошо для этого подходили!), и чтобы Сима помогал ей собирать их так долго, как это только возможно. Но Оле всегда было с ним не по пути. Сима уходил, а она поворачивалась спиной к «Детскому миру», снова переходила на другую сторону к Крытому рынку и шла на остановку, чтобы дождаться единственного трамвая, который шел в ее район. Зимой ее встречал неприветливый неосвещенный двор, летом – сумерки, в которых обшарпанные дома на Азина выглядели еще беднее и обездоленнее. На лавочке у подъезда с недавних пор валялся алкаш дядя Витя, которого тоже погнали с папиного завода под сокращение. «С тех пор Витек и не просыхает», – вздыхал отец, беседуя с матерью на кухне вечерами. Оля не разделяла его сочувствия. Она, заходя в подъезд, молилась, чтобы дядя Витя не проснулся, пока она не окажется в безопасности квартиры.

В один из таких дней Оля не успела на трамвай. Стоило Симе в очередной раз свернуть в арку, а Оле шагнуть в сторону остановки, как на ее пути возникла девушка в пальто нараспашку. Под пальто виднелись яркие ромбики, помпоны и золотые пуговицы, и Оля, даже не успев посмотреть девушке в лицо, поняла, что перед ней дочка Сан Саныча.

– В костюмах запрещено на улицу… – пробормотала Оля.

Девушка замахнулась. Воздух вокруг них наполнился свистом, Оля не успела перехватить руку соперницы, увернуться или прикрыть лицо. Она согнулась пополам, прижимая руку к щеке, а когда отняла от лица ладонь, увидела на ней кровь. Зажмуриваясь от боли, она все-таки смогла взглянуть на Коломбину. Та уже уходила в сторону цирка, в ее маленьком кулачке что-то поблескивало, и Оля сквозь звенящую замыленную картинку (зрение как будто бы резко упало после удара и тут же вернулось в норму) разглядела в руке Коломбины карабин, надетый на манер кастета.

– Хорошо, что не лбом или виском!

Огарев доставал из разоренной аптечки пластыри и бинты. Они сидели прямо на полу, и Огарев обрабатывал Олину щеку йодом. Оля уже успела рассказать историю, как она «шла, споткнулась, полетела носом вперед и ударилась о бордюр».

Огарев не поверил, но виду