Цирк - Анастасия Антоновна Носова

– Доченька! – Следом за женским голосом в палате зашуршали шаги.

Оля слышала, как хлопают от быстрого маминого шага по́лы больничного халата – так же хлопал на ветру ее шарф, пока она летела вниз, вниз, вниз.

Олина мама обежала кровать, сбросила на ходу сумки и пакеты, которыми была нагружена, и в следующую секунду Оля увидела, что мама стоит перед ней на коленях, что лицо у нее красное и отекшее и за слезами – маленькими растекающимися по нижнему веку мутными каплями, которые дрожат в ее глазах, – даже нельзя разглядеть цвета радужки. Оля смотрела на маму и видела, как дрожит веко, как слипаются ресницы, как растекается тушь, она слышала рыдания и тянула руки маме навстречу.

«Почему я теперь слышу лучше, чем вижу? Почему один глаз у меня видит лучше другого? Почему картинка сначала расплывается и только потом становится четкой, но сначала нужно прищуриться и всмотреться в предмет?» – этих вопросов Оля не задала, она только всхлипывала вслед за всхлипами мамы и с каждым вздохом, с каждым истеричным подергиванием плеч чувствовала, что у нее где-то под затылком есть позвонок с гордым именем «атлант» и именно он сломан или надломлен так, что ему больно, а значит, больно и самой Оле.

Оля обнимала маму, которая ледяной глыбой в белом халате нависала над ней, и думала об атланте, зеленом шарфе и об Огареве.

– Что он с тобой сделал, этот клоун? – прошептала мама, и Оля, напрягая все грудные и спинные мышцы, стиснув зубы так, что пломба в верхней шестерке хрустнула, сжав кулаки до отпечатков ногтей на ладонях, чтобы не закричать от боли, оттолкнула этими кулаками мать.

Мама не удержалась и отшатнулась назад, оступилась и осела на стул, стоящий рядом с кроватью.

– Доченька, – шептала мать невразумительно, – ты же больше никогда туда не пойдешь…

Оля, все еще сжимая кулаки и зубы, покачала головой. Атлант заныл, и Оля сильнее вдавила ногти в «линию жизни», приказывая атланту помолчать.

– Мама, – Оля все-таки сложила ускользающие буквы в слова, и слова превратились в звуки удивительно легко – легче, чем ей далось громкое «эй!», – ты же знаешь, что пойду.

Мама осталась сидеть на стуле у кровати, ее халат все так же смешно обтягивал пальто и собирался гармошкой под мышками, а Оля вся погрузилась в свет. Белизна поглотила ее, она бежала по белым коридорам, на пути ей встречались медсестры в белом, они оборачивались ей вслед, но не пытались остановить. Оля добежала до поворота, за которым коридор обрывался и начиналась большая просторная белая комната. В ней стояла клетка с белым амурским тигром. Тигр спал, Оля подкралась к клетке и стала тихо стучать по прутьям пальцами. Тигр не просыпался. Оля вернулась назад в белый коридор. Каждой проходящей мимо медсестре она задавала один и тот же вопрос:

– А вы знаете, что в больнице – тигр?

Медсестры качали головами и шли дальше, открывали двери в нужную им палату или кабинет и исчезали. Лица медсестер не повторялись, и Оля молча приняла это негласное правило. Каждый раз она встречала разных людей в одинаковой одежде, поэтому с каждым вежливо здоровалась и повторяла свой вопрос.

Когда вопросов и медсестер стало так много, что Оля уже забыла, как выглядела первая медсестра, она привалилась к белой стене, осела на пол и заснула прямо на полу, а проснулась в своей палате. В палате уже не было ни мамы, ни белого яркого света. Зеленые больничные стены казались рвотно-болотными в тусклом свете желтых ламп. Привычным был только «ошейник», который Оля ощущала подбородком. Вокруг кровати суетилась медсестра: подтыкала одеяло и поправляла подушки, а когда увидела, что Оля открыла глаза, воскликнула: «Батюшки!» – и выбежала из палаты.

– Смотри-ка, Тимофеевна, – услышала Оля хриплый кряхтящий голос. – Проснулась наша болезная.

– Я тебе говорила, очнется сегодня. Жаль девку, врач-то о ней говорил… – раздался второй голос, не менее противный.

– Чевой врач говорил, Тимофеевна? Громче давай, не слышу!

Но та, которую назвали Тимофеевной, наоборот, перешла на шепот. Надеялась, что Оля не расслышит.

– Говорил, суицидница. Шейный позвонок сломан у нее, но жить будет. Легко отделалась.

Оля не выдержала и вмешалась. Ей снова, как и в палате с белым светом, пришлось вспоминать, как звук проходит через гортань и попадает на язык, как слово собирается из этого звука и становится слышным другим и ей самой, как слова складываются в предложения и обретают свой вес.

– А ходить? – Оля выдержала паузу. – Ну? Что замолкли? Ходить я буду? Что он еще говорил?

Глава 14

Две бабушки и тетя Элла

Сентябрь 1994 года

Саратовская область, Энгельс – Саратов,

Городская клиническая больница № 2

Звонок телефона раздался в квартире Лидии Ивановны ночью. Она очнулась в кресле и обнаружила, что заснула за вязанием, – новый свитер для Оленьки сполз с колен и теперь накрывал ее тапочки, старая кошка Мила разбросала клубки по квартире и смотрела на хозяйку желтыми глазами, такими же, как желтый свет самого яркого в Энгельсе светофора, а нитки были тут же, опутывали ноги Лидии Ивановны и даже ручки кресла. Кошка заплела ее в свою сеть, специально или нет, Лидия Ивановна не смогла бы ответить. Она вообще была уверена, что, когда «отбросит лапти», «прикажет долго жить», как она говорила, и «окажется на том (на этих словах Лидия Ивановна всегда поднимала указательный палец и показывала им в потолок) свете», ее встретят глаза ее кошки и уж только потом – черти и прочие твари. Пока Лидия Ивановна распутывала ночные художества Милы и освобождалась из паутины вязальных ниток, телефон успел зазвонить три раза и два из них – замолчать. Запыхавшаяся старушка еле успела на третий раз и, расслышав в трубке крик и плач Лены, бросилась надевать пальто прямо на халат. За окном накрапывал мелкий дождик, и Лидия Ивановна, рассчитывая вернуться только через сутки, закрыла все окна, нацепила на нос большие очки с толстыми стеклами и заклеенной дужкой и нашла в телефонной книжке номер таксопарка. Такси ехало неприлично долго. Лидия Ивановна сбегала к соседке, извинилась тысячу раз и на тысячу первый протянула ей ключ от квартиры. «Ильинична, кошку покорми!» Долго ждала такси на улице и куталась в негреющее, все в катышках пальто, которому лет стукнуло уже больше, чем ее внучке. Когда «жигули» затормозили у подъезда и жуткий лязг стертых тормозных колодок наполнил пустынный двор, выдавил собой тишину и оставил эхо,