Цирк - Анастасия Антоновна Носова

решил подыграть им. Оля не слышала, не хотела слышать. Когда Сан Саныч потрепал ее по плечу, поздравляя с дебютом, и побежал дальше, обниматься с другими артистами, Оля только слегка качнулась, но даже не повернула головы.

– Правильно, – согласился Огарев. – Только ты немного запуталась. Ты не умела бы. Но ты умеешь, ведь я научил.

В гримерке Оля заметила, что тень на стене стала больше, хотя бабье лето захватило город и солнечный свет заливал гримерку целый день, слепил Олю, мешал готовиться к выходу: наносить грим под атакой солнечных бликов на зеркале было почти невозможно. Оля передвинула ширму и накинула на нее занавеску так, чтобы она закрывала стену в углу у карниза, где поселилась тень.

– Если это делает темнота, то я не хочу так. Я хочу сама, – заявила она на всю гримерку.

За занавеской тень не была видна, но Оля понадеялась, что когда снимет занавеску и отодвинет ширму, ее там не будет. Огарев смеялся над Олиными попытками избежать темноты. Он был уверен, что темнота выбрала Олю, и совершенно забыл о том, что темнота изменчивее любой знакомой ему женщины.

Глава 7

Чеснок

Сентябрь 1994 года

Саратов

Гонорар за выход в цирке оказался меньше, чем в ресторане, в четыре раза. Выплаты задерживали так же стабильно, как и у папы на прошлой работе, и Оля быстро распрощалась со снами о долларах. В этот раз Оля принесла деньги домой – гонорар платили настоящими, рублевыми купюрами, которые Оля знала и принимала за свое, родное и понятное. Такие деньги были понятнее и для мамы. Как выяснилось, Влад не всё потратил на приставку – мама разбирала бардак в шкафу мальчишек и нашла остатки долларов, которые Влад по своей дурости не успел перевести в рубли и спрятать понадежнее. Оле повезло: гнев и злость на жизнь, накопленные в душе у матери, вылились на брата.

– То есть пока сестра зарабатывает и приносит деньги в семью, ты доллары прячешь?

Оля случайно проходила мимо приоткрытой двери в комнату братьев и увидела, каких усилий стоило маме не замахнуться на Влада. Мама сжимала кулаки и губы так, будто сейчас заплачет, у нее дрожала жилка на скуле, а Влад пятился назад к двери. Брат оправдывался как мог, но из его путаных оправданий выходило что-то несуразное. Оля давно поняла, кто опустошил ее заначку. Сначала злилась и даже оставила брату записку, но ябедничать маме не стала. Теперь она пристыженно и одновременно с наслаждением внимала маминым крикам, но решила, что Владу хватит, и мысленно простила ему кражу.

Мама на этом не успокоилась, Оля слышала, как она жалуется отцу, что «Влад учиться не хочет, а только шляется и играет в непонятно на какие деньги купленный “Денди”» и что «этот его дружок Азат до добра не доведет». Оля не стеснялась подслушивать и подглядывать. Кухня в их доме была местом хранения – и разоблачения – секретов: многое было тут случайно или нарочно услышано или увидено другими членами семьи. Мама, которая часто заставала Олю за столь неблагородным занятием, конечно, шикала на нее. Но шикала формально, она и сама была этому занятию не чужда: если Оля приводила домой Жорика и они прикрывали дверь кухни в поисках уединения (школьные сплетни сами себя не расскажут), мама периодически заглядывала к ним, делая вид, что ищет ножницы или какое-нибудь особенное полотенце. Ножницы и полотенце почти никогда не находились, а если и находились, то бывали незамедлительно перенесены в другую часть квартиры и оставлены там как ненужные.

В этот раз кухонные диалоги показались Оле особенно занимательными.

– Я слышала, что Азат употребляет! – продолжала переживать мама и все сморкалась в платочек. – Это все ты виноват, избаловал мальчишек!

– А Оля твоя? Много, что ль, умеет, кроме клоунства этого? – возмущался папа, и на этом разговор заканчивался.

Оля все еще надеялась доказать отцу, что она занимается чем угодно, но только не «клоунством». Она подложила ему в карман билеты на следующее представление и молилась всем известным богам, чтобы он не выкинул их в мусорку вместе со старыми чеками из продуктового магазина. Шоу планировалось только в следующие выходные, руководство отменило представления в будние дни, оставив в пятницу, субботу и воскресенье.

– По экономическим соображениям, – так объяснил директор расшумевшейся труппе.

– Так мы же и в другой город уехать можем! – выкрикнул клоун, с которым по всем городам и весям колесили три маленькие дочери.

– Не можете, пока начальство не одобрит, – пожал директор плечами и снова заперся в кабинете.

Огарев перестал приносить на работу банки с едой, от которых прежде ломилась гримерка. В столовую они с Симой тоже перестали ходить. Оля выделяла из своего скудного гонорара деньги себе на еду, а остальное честно отдавала маме. Однажды она решилась и пригласила Симу сходить с ней поесть. Сима стоял возле своей гримерки с глухонемой Коломбиной. Она что-то эмоционально объясняла Симе на языке жестов, а он так же эмоционально отвечал. Потом она взмахнула руками, как уставшая бабочка, капризно мяукнула и убежала. Сима не последовал за ней. Тогда Оля вышла из-за угла и направилась прямо к Симе, ощущая под ребрами привычные тиски сомнений, которые мучили ее с первой встречи с ним в цирке.

– Я в столовку иду. Хочешь со мной? – В этот раз она спрашивала как хозяйка положения.

– У меня денег нет, – пожал плечами Сима.

Оля замерла от такой неожиданной честности. Олин папа продал бы душу или какой-нибудь другой жизненно важный орган, но ни за что бы не сознался женщине, что он попросту беден.

– У меня есть, – прошептала Оля.

– Ну пошли тогда. – Сима снова пожал плечами.

В столовой он ел так, как будто никогда не видел слипшихся макарон. Олиных грошей хватило на один обед, и теперь они делили между собой суп, второе и свекольный салат с чесноком. Сима чесноком побрезговал, и Оля ковыряла вилкой салат. Она думала, что, если он полезет целоваться, она дыхнет на него и все испортит. Несколько раз она прокручивала в голове, как это будет, на замедленной съемке. Очнулась, лишь когда Сима, вытирая рот салфеткой, окликнул ее:

– Ты на репетицию-то идешь? Отец орать будет, что опоздали.

Оля посмотрела на недоеденное свекольное месиво и, сморщившись в очередной раз от запаха чеснока, встала из-за стола. Доедать не хотелось. Теперь ребра сдавливало чувство неутоленного голода и еще ощущение, что салат был несвежий.

Сима вышел из столовой, не дожидаясь Оли. Она побежала за ним в