Человек маркизы - Ян Вайлер

поехали в отпуск, когда она была уже на позднем сроке беременности. И я родилась в отпуске. А потом вскоре вы расстались, и появился Хейко.

Было неприятно докладывать ему о событиях в таком урезанном виде. Потому что таким образом становилось ясно, что у нас дома об этом не вспоминали. Возможно, для него было болезненно, что в моей жизни он явно не играл роли, потому что мама ему этой роли не отводила.

– А во время отпуска вы поехали в Плитвице, – дополнила я. – Была ваша совместная фотография оттуда. Но куда-то пропала.

Папен выпил свою воду и пошёл к прилавку, чтобы расплатиться. В машине он опустил боковые стёкла и сказал:

– Мы с твоей мамой познакомились на молодёжных танцах.

– Где-где?

– Так у нас назывались тогда дискотеки. Дискотека – это ведь западное слово, оно не использовалось. Партии постоянно приходилось придумывать какие-то слова, поэтому и «диджея» в нашем обиходе не было, а был «шпу», «ШалльПлаттенУнтерхальтер», заводильщик пластинок. Кроме шуток.

А я и не смеялась. Я вообще не понимала, о чём он говорит.

– Что значит «у нас»? – растерянно спросила я.

– Ну, в ГДР.

Я показалась сама себе в этот момент полной дурой. Мама как-то упоминала, что она родом из местечка Белиц. И я, разумеется, никогда не задумывалась о том, где это находится. И у меня никогда не было бабушки и деда, по крайней мере, таких, к которым ездишь в гости или они сами к тебе приезжают. Детство моей матери тоже никогда не обсуждалось. Казалось, её жизнь вообще началась с того, что они сошлись с Хейко. А всё прежнее утонуло в чёрной дыре.

– Ну, не важно. Как бы то ни было. Мы познакомились на молодёжных танцах. Это было незадолго до посвящения молодёжи. Ну, такая церемония взамен конфирмации, нам было по четырнадцать лет, типа как ты теперь. Она действительно была самая красивая девочка на всех этих слётах Союза немецкой молодёжи. Туда надо было ходить перед «посвящением». – Он коротко глянул на меня, но понял, что зря усложняет дело подробностями. – И мы сразу стали парой. А Хейко это было не по нутру. Он страшно ревновал.

– Потому что тоже чего-то хотел от мамы?

– Нет, потому что у меня больше не стало времени на него. Он же был моим лучшим другом, ещё с пионеров. Мы и правда были неразлучны. И тут появилась Сюзанна. Но потом он смирился, и мы были уже втроём.

– И когда это всё было?

– Целую вечность тому назад, в 1986 году. Чудесное тогда было лето, – мечтательно сказал он и снова подъехал к тому кварталу, где мы совершали обход домов. Припарковался и сказал: – Ну, я снова пошёл.

– Я пойду с тобой, – сказала я и вышла из машины. Мы вместе двинулись к десятиквартирному дому. Балконы были частично с маркизами, частично без. Папен приостановился, показал мне пальцем на дом и пробормотал:

– На первом одна слева, на третьем одна справа, одна слева, на пятом одна справа.

– Что ты делаешь?

– Я помечаю себе, куда мы будем звонить, – сказал он, и мы вошли в дом, дверь подъезда не была заперта. Папен быстро двинулся к квартире один слева, увидел на табличке у звонка фамилию «Панчевский» и нажал на кнопку. За дверью прозвучал двухтонный гонг, потом послышались тяжёлые шаги и шорох. Кто-то явно выглядывал в дверной глазок. Затем дверь открылась на щёлочку, какую допускала дверная цепочка.

В щёлочке показался человечек с водянистыми глазами, ростом ещё меньше меня.

– Да, слушаю вас?

– Добрый день, моя фамилия Папен, – оживлённо сказал мой отец. И хотя он говорил это уже в тысячный раз и знал, что на его фамилию нечего возразить, тут же продолжил: – Я тут очутился перед вашим домом, и кое-что мне бросилось в глаза.

– Это не мой дом, – сказал Панчевский.

– Ну хорошо, я имею в виду, разумеется: перед домом, в котором вы живёте, господин Панчевский.

– Откуда вы знаете мою фамилию? – с подозрением спросил старичок.

– Она же написана на табличке у звонка, – сказал мой отец с терпением, на какое я была бы неспособна.

– И это вам бросилось в глаза?

– Нет, это уже позднее, когда я позвонил. А перед тем мне бросилось в глаза другое, когда мы стояли перед вашим… перед этим домом. – Он прилагал усилия, чтобы снова пробиться к своему привычному тексту. Но Панчевский ему не дал.

– Это у вас надолго? А то у меня пудинг на плите.

– О, какая вкуснота, – старался мой отец.

– Это только для меня. Если вы думаете, что получите здесь что-нибудь, то вы неудачно сунули палец.

Он имел в виду, что мы не туда попали.

– Нет, спасибо, мы не рассчитывали на ваш пудинг.

– Тогда чего же вам ещё?

– Я хотел указать вам на то, что у вас на балконе нет маркизы.

Ворчливый карлик пристально посмотрел на моего отца.

– Спасибо, – сказал он. – Я это и сам знаю. Что-нибудь ещё?

– Я думал, мы могли бы об этом поговорить. Знаете ли вы, что балкон без красивой маркизы – ничто?

– Я не выхожу на балкон, – сказал Панчевский и сделал попытку закрыть дверь.

– Но если всё же выйдете, то маркиза вам понадобится, – пожаловался мой отец. Обычно в этом месте уже следовало всунуть в дверную щель ступню. Но это было бы вторжением. И принуждением.

– Если я и выхожу на балкон, то лишь для того, чтобы взять там себе из ящика пиво. И для этого мне не нужна маркиза, – твёрдо сказал Панчевский.

– Или если придут гости, – продолжал отец, хотя дело уже было проиграно. Балкон господина Панчевского нам не оборудовать.

– Ко мне не приходят гости, – сказал человечек, и потом: – И какое вам дело вообще? Вы что, представитель маркиз?

Рональд Папен сунулся во внутренний карман и достал карточку, которую насильственно всунул в дверную щель.

– Я не представитель. Я руковожу прямыми продажами моей фирмы. И да, речь идёт о маркизах и других изысканных идеях.

– Ну, пока, – сказал Панчевский, стремясь к своему пудингу.

– Если надумаете, я буду рад вашему звонку.

– Да-да, – ответил старик и закрыл дверь.

Рональд Папен повернулся ко мне и сказал:

– Вот так это выглядит. Этот орешек мы не раскусили, но у нас осталось ещё три. – И с этими словами он направился на третий этаж, а я за ним. Он позвонил Зайтерам на третьем этаже справа, первая дверь. Едва он коснулся кнопки, как открылась дверь напротив, и женщина проскрипела:

– Даже не звоните. Всё равно не откроют. У них фобия.

– Ах, –