Человек маркизы - Ян Вайлер

федеральные трассы, обходные улицы и объезды, магистрали и водные пути Рурской области, всё это представлялось мне в виде огромной тарелки спагетти. А населённые пункты были большими и маленькими фрикадельками в путанице лапши, изображающей дороги. Можно было попасть из Дуйсбурга на западе в Дортмунд на востоке по одной трассе, но и по сотне или двум сотням других путей. Сегодня меня это завораживает, а тогда я находила это скорее устрашающим.

Рональд Папен перескакивал с одного автобана на другой, как шимпанзе в кроне деревьев прыгает с ветки на ветку. Элегантно, умело и с огромной самоуверенностью. Он никогда не запутывался, а если и запутывался, я этого не замечала. Позднее мне стало ясно, что он уже четырнадцать лет только и делает, что выстраивает свою навигацию в этой тарелке макарон. Если послать его в Кёльн или Ганновер, или просто всего лишь за пределы Рурского бассейна в соседние районы, например в Крефельд, то всё великолепие его уверенной навигации уже через пару километров в чужой местности моментально сдуется.

– Добрых полчаса, – сказал Папен на мой не заданный вопрос о длительности поездки. Потом он включил своё авторадио и запустил диск.

Когда человек мало прожил

Мир говорит, что он рано ушёл

Когда человек живёт долго

Мир говорит, что пора

Подруга моя красотка

Когда я встаю, её уже нет

Не будите её, пока она спит

Я улёгся в её тени.

Жуть какая. Рональд тихонько подпевал.

– Это опять «Пупус»? – спросила я, нарочно, чтобы позлить его. Кроме того, я и в самом деле забыла название группы.

– «Пудис», – поправил он. – А ты что обычно слушаешь?

Да слушаю кое-что. Дженнифер Лопес. Бритни Спирс. Сару Коннор. Но он их не знал.

– Ты что, никогда не слушаешь радио? – спросила я.

– Нет, по крайней мере музыку не слушаю. Музыка у меня и без радио есть.

– Ага. Ну-ну.

Всему своё время

Разбрасывать камни и их собирать

Сажать деревья и их рубить

Умирать и жить и спорить

Когда человек мало прожил

Мир говорит, что он рано ушёл

Когда человек живёт долго

Мир говорит, что пора уходить.

Мы какое-то время ехали молча, а Машина Бирр всё пел. Если и дальше так пойдёт, мне придётся залепить уши расплавом активной зоны ядерного реактора. Наконец Рональд Папен сказал:

– Давай мировую: мы купим диск с твоей музыкой и поставим его. Будем по очереди слушать твой и мой. Пойдёт?

Эта идея принесла мне некоторое облегчение. Мимо нас тянулась Рурская область, и мы действительно через каких-нибудь полчаса уже были в Гельзенкирхене, который выглядел как Дуйсбург, правда, без ржаво-коричневого индустриального скелета. Папен свернул с автобана и сказал:

– А теперь я тебе покажу проблему с этими картами.

Мы ехали ещё пять минут, потом он остановился перед группой безвкусных многоквартирных домов. Взял у меня с колен брошюру атласа, полистал её и показал на райончик, обведённый красным:

– Вот он, этот посёлок. На карте он выглядит как ясная гарантия успеха. Видишь?

Он имел в виду серое пятно квартала на карте. Узкие улочки позволяли судить, что здесь расположен жилой квартал. Он был прав, это очень походило на точное попадание.

– И что ты видишь, когда смотришь из окна?

Я сразу поняла, что он имел в виду: гладко оштукатуренные фасады, нигде никаких балконов. Сотни жилищ рабочих, но ни одного яркого пятна ткани.

– Карта может обманывать. Тут ничего не выйдет. Итак, обводим красной чертой, чтобы я по ошибке ещё раз сюда не завернул.

Рядом с красной рамкой стояла дата. Двенадцать лет прошло с тех пор, как он впервые приехал в этот посёлок и пометил это место как непригодное.

Постепенно у меня появлялось ощущение размера его задачи. В принципе он картографировал Рурский бассейн, площадь в четыре с половиной тысячи квадратных километров.

– И что мы будем делать теперь? – спросила я.

– Поедем куда-нибудь ещё. Хассель большой.

Хотя это и было преувеличением, но его правота состояла в том, что здесь попадались и квартиры с балконами – и многие из них уже с красивыми маркизами или хотя бы с зонтиками от солнца. Тем не менее настроение у Папена поднялось, когда мы медленно ехали вдоль улицы Вибринга. Он то и дело показывал из окна:

– Вон там. И там. И там. Очень хорошо. Сегодня постригли траву. Газон зелёный и сочный.

Газон был главным образом перегретый. Группа «Пудис» пела теперь о кричащих камнях, а Папен медленно ехал к началу улицы, где и припарковался. Он отстегнулся и сказал:

– Чувствую, сегодня дело сладится. Идём?

Об этом я и не думала, когда согласилась сопровождать его. Это означало, что я не только буду сидеть рядом с ним в машине, но и должна буду стоять рядом с ним перед дверью, у которой он будет звонить к незнакомым людям. И тогда я стану свидетелем его полной торговой несостоятельности. Мне будет стыдно ещё до самой первой двери. Я не могла. Ничего не выйдет.

– Может, я лучше останусь здесь и подожду тебя, а с тобой пока не пойду?

– Тебе что, стыдно? Полировать дверные ручки с отцом. – Он это сказал не с горечью, а с большим смирением.

Мне стало легче от этого. Я кивнула, и он сказал:

– Я понимаю. Мне самому было так же, когда я выехал с этим в первый раз. А потом ничего. Не будем торопиться.

И он захлопнул водительскую дверцу и ушёл. Перед тем как войти в первый дом – шесть квартир, каждая с большим балконом на улицу, из которых два ещё не были укомплектованы, – он повернулся ко мне, щёлкнул большим и средним пальцами правой руки, чтобы тут же прицелиться в меня указательным пальцем. То был жест, который совсем не подходил к нему, такой же неуместный, как бизнес-жаргон про сочный газон и сделки прямых продаж. Я не могла себе представить, что он действительно хотел этим произвести на меня впечатление. Он просто играл в то, что, по его мнению, было профессионально.

А мне и впрямь было стыдно. Но не за него, а за себя. Я решительно не могла поддержать отца хотя бы самую чуточку. И он не сердился за это. Я чувствовала себя отвратительно, хотя вынула диск и искала по радио станцию 1Live, чтобы отмыться от этого «Пудиса».

Не прошло и пяти минут, как отец вернулся.