Чаша Грааля. Софиология страдания - Отец Сергий (Булгаков)

воскресением как новой бессмертной жизнью. Однако он не имел в своём распоряжении средств для преодоления смерти иначе как механической «регуляцией», а это не было воскресением, которое должно совершиться не извне, но внутри, не телесной победой, но духовным одолением.

Сила смерти есть сила первородного греха, который сказался через свободу принятием неволи мира и, в конце концов, рабством смертности и смерти. Одоление смерти может совершиться только через восстановление свободы, через поединок между рабством смерти и свободой от неё. Эта свобода есть возвращение к безгреховному и догреховному состоянию человека, хотя уже наступающему в состоянии греховности человека после его греха.

Христос, приняв грехом отягчённое и порабощённое тело, не подчинился этому рабству, но исполнил волю Отца подвигом свободы духа во плоти. Эта свобода осуществлена была принятием смерти, которое явилось, однако, делом свободы, а не рабства плоти: «смертию смерть поправ». По употребительному у отцов сравнению, диавол восхотел хищнически поглотить живого Мертвеца, но сам оказался пойманным на удицу[81]. Из гроба воссиял свет бессмертия, новая сила жизни, которая дана была всему человечеству. Поэтому и стала вовсе не нужна «регуляция природы», потому что уже нечего и не для чего было регулировать. Тяжёлый покров смертности, который тяготел над миром, уже снят, хотя до времени ещё являет бывшую утраченную силу.

Но для победы над смертью надо, чтобы она была явлена до конца и до глубины, т. е. не только как всеобщая смерть, от которой никто не может уклониться, но и как Христова смерть, для которой уже нет основания в Его человеческой свободе, как исполнение воли Отчей. И только эта свобода явилась обратным путём к осуществлению образа первого Адама: «да свой паки обновит образ истлевший страстьми»[82]. Об этом говорят златые уста в слове Воскресения: «никтоже да убоится смерти, свободи бо нас Спасова смерть. Угаси ю, иже от нея держимый. <…> Воскресе Христос, и жизнь жительствует»[83].

Но это открывает нам основную истину софиологии смерти. Она является вратами бессмертия. Смерть, именно смерть Христова, а с нею и в ней смерть всечеловеческая, раскрывается в этом свете как необходимое, а потому и благодатное и радостное событие в софиении мира: «Где твоё, смерть, жало? Где твоя, аде, победа?»[84] Зачем нужно было и почему можно было умирать Христу, и почему необходима смерть для всего человечества? Не является ли эта всеобщая смерть умалением софийности мира и как бы свидетельством о бессилии Бога создать совершенный, софийный, бессмертный мир, который был бы «добро зело»? Перед лицом смерти нельзя ли усомниться в софийности мира и самой её возможности?

В ответе на этот вопрос надо, конечно, различать оба аспекта софийности: Божественное основание мира и его тварный лик. Первое же не может быть умалено, ибо это есть самоё Божество: Божественная сущность, природа, слава – Божественная Премудрость, – оно и есть нерушимая и вечная основа всякого бытия тварного. Второй аспект – тварная, или становящаяся, София – осуществляется во времени. Она, конечно, есть «добро зело», однако как ещё совершающаяся, о которой ещё может быть сказано: будет Бог всё во всём (1 Кор. 15:28). И это «да будет» грядущего обожения имеет быть богочеловечески совершено, с участием силы Божией, действующей в творении, в Софии тварной. И если Бог почтил творение свободой, допускающей и падение, первородный грех, и это состояние оказалось определяющим для бытия Софии тварной, то оно именно и было богочеловечески воспринято в Боговоплощении. И на этом богочеловеческом пути вольное приятие смерти, а не насильственное её устранение Божественным всемогуществом является подлинным, глубинным срастворением Божества с творением, софиением этого последнего.

Если бы смерть не была воспринята, то не могло бы быть и воскресения, ибо лишь «смертью смерть поправ». И далее: для каждого из человеков не только неотвратимо, но и спасительно это вкушение смерти, ибо лишь только так может осуществиться приобщение к смерти Христовой, а стало быть и к Его Воскресению. Зерно пшеничное не оживёт, если не умрёт. Воскресивший Господа Иисуса воскресит через Иисуса и нас (2 Кор. 4:14). Наследники Божии, сонаследники же Христу, если только с Ним страдаем, чтобы с Ним и прославиться (Рим. 8:17).

Победа над смертью может совершиться, и внутренне уже совершилась силою Христова Воскресения, а не человеческого воскрешения механической регуляцией природы. В ней и через неё не может совершиться необходимый шаг к ософиению мира. Регуляция природы, как и всё вообще развитие человеческой жизни, остаётся миру имманентной. Она раскрывает его возможности (что по-своему также необходимо для изживания мира на путях к его концу), но бессильна приблизить и осуществить его преображение, трансцензус к новому бытию, новому небу и новой земле – се, творю все новое (Откр. 21:15), и образ этого нового творения есть воскресение.

Конечно, нельзя сказать о смерти, что она софийна, – это было бы смешным и странным парадоксом, похожим на то, что софиен и первородный грех, поскольку и он включён в пути тварного бытия. Однако можно и должно смерть включить – в падшем состоянии мира – в необходимые пути жизни мира в его ософиении, к освобождению от рабства миру.

Смерть даёт свободу от тяготы мира, и без неё эта свобода недостижима и неосуществима.

Смерть есть выход из падшего мира ради возвращения в мир обновлённый.

Смерть имеет два лика: один тёмный и страшный, обращённый к небытию, это есть умирание или собственно смерть. Ради жертвенного его принятия Христос пришёл в мир. Другой её лик – светлый, мирный и радостный, ведущий к свободе, к Божественному откровению и грядущему воскресению. Разумеется, в этом переходе не может быть места автоматизму. В раскрытии своей свободы человек даже и в смерти обретает путь к свету лишь в той мере, в какой он сам осуществил своей жизнью такую возможность, и лишь в таком контексте раскрывается софийность смерти.

Умирание есть единственный путь окончательного преодоления первородного греха и смерти. Она есть последний враг (1 Кор. 15:26). Однако она побеждена Христом: Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых. Как во Адаме все умирают, так во Христе все оживут (1 Кор. 15:21–22). В умирании смерть становится для нас самой ужасающей действительностью, но за её порогом она теряет свою силу. «Никто же да убоится смерти, свободи бо нас Спасова смерть. Угаси ю, иже от нея держимый» (святой Иоанн Златоуст, слово Пасхальное).

Однако не следует ли отсюда, что смерть есть благо, которое можно предпочесть и самой жизни, а потому добровольное её