Главное управление - Андрей Молчанов

В итоге же истина, как ей и положено, осталась тайной.

Однако наше мошенничество откровенно сопрягалось с убийством, и тут вырисовывались вопросы, чьи крюки были способны вздернуть нас под ребра, например: законов кровной мести среди родственников покойных никто не отменял…

В ночном управлении меня встретил мой опер Корнеев. Доложил:

– Прибыл из Ташкента наш убивец, свинтили его, но там еще пятеро косоглазых летело, я распорядился всех до кучи притормозить. Словом, у кого особая примета «вьетнамец».

– И где они?

– Пятеро в клетке во дворе, наш – в кабинете, вас дожидаемся…

– По-русски говорит?

– Уже заставили… Кстати, прибыл в страну под чужим именем. «Чехов»-то срубили?

– Два трупа противника, – сказал я. – Но заложник цел.

– Тогда героизм налицо…

Вошли в кабинет.

Вьетнамец при виде нас сохранил полную невозмутимость и недвижимость. Смуглая скула его отчетливо алела от произошедшего здесь рукоприкладства, но глаза были непроницаемо спокойны и даже сонны.

– Пальцы откатали? Сравнили? – спросил я у другого опера – Бори Твердохлебова, стоящего позади задержанного в расстегнутой рубахе с красноречиво закатанными за локти рукавами.

– Совпадение полное.

– Почему прилетели под иным именем? – спросил я.

– Я недавно сменил его, – напряженно произнес вьетнамец. – Это можно по закону.

– Ну, по закону вы его меняли или нет, выясним через посольство уже завтра, – сказал я. – Насчет отпечатков, оставленных вами в Берлине, вас уже просветили?

– Это ошибка, – проронил он бесстрастно.

– Правильно. Большая ваша ошибка!

– Нет, ошибка немецкой полиции.

– О как! – сказал я. – Ну, тогда будем разбираться. Переписываться, перезваниваться, уточнять… А вы покуда посидите в каталажке. И запомнится она вам незабываемо. Но есть и другой вариант: даете признание и отбываете в Германию. В интеллигентную атмосферу цивильной тюрьмы. Со здоровым питанием, удобными камерами с унитазами, отменной дисциплиной и множеством послаблений для примерных заключенных.

– Ничего не знаю, ни в чем не виновен…

Я опустился на стул, не чуя под собой ног. Денек выдался рабочим донельзя. Поднял глаза на Твердохлебова и Корнеева, напряженно вытянувшихся под моим взором. Рослые, высокие парни с блондинистыми шевелюрами, они были похожи на близнецов-братьев. Двое из ларца…

– Задержанных утром сдадите в иностранный отдел, – сказал я. – Наши хлопоты тут закончены. Но признательные показания не помешают…

– Этого имеете в виду? Так ведь кремень…

– Если в сердце дверь закрыта, надо в печень постучать… Хотя… Тренажер еще в рабочем состоянии?

– Естественно! – озарился понятливой улыбочкой Корнеев. И – добавил философски: – Гайки откручиваются в любую сторону, нужно только приложить усилие…

С тренажером мы и в самом деле придумали славно. Проведя ночь в его стальных объятиях, в темном подвале, наполненном шорохом и писком крыс, издаваемыми прикрытым картонкой магнитофоном, поутру арестанты начинали трещать без умолку о своих прегрешениях и не могли остановиться, как заевшие грампластинки.

– Тогда – отдыхайте, – учтиво кивнул я вьетнамцу, направляясь к выходу и вспоминая, есть ли у меня что-либо съестное в холодильнике.

Никакой личной жизни! Жениться, что ли? На Лене, к примеру…

В сумке оказалось два миллиона триста тысяч долларов. Я ожидал от Тарасова каких-то внятных объяснений по поводу того, каким образом в его руках очутились эти деньги и что произошло в комнате, но толкового разъяснения случившемуся не получил. Дескать, застал он жуликов при взаиморасчетах, а дальше сработал рефлекс хищника.

Врал, конечно. Наверняка идея присвоить деньги пришла ему, как только Дима ляпнул о готовящейся сделке. И мое долевое участие при дележе добычи им наверняка не учитывалось. Как и Акимова, вовлеченного в долю по безысходности сложившейся ситуации. Впрочем, кто знает, кроме этих пиратов, существовал ли между ними предварительный сговор?

Отныне ни к какому дружескому общению с ними я не стремился, цедя слова сквозь зубы, но изменение моего настроения сослуживцы относили к моей боязни разоблачения кровавой махинации, да и только.

– Успокойся ты, – увещевал Акимов. – В доме целая кодла крутилась, поди вычисли, кто чего слямзил… А мы вышли оттуда налегке, уехали с прокурором, есть данные слежения, есть свидетели… А там и менты местные оставались, и эксперты…

– Отговорочки для дураков, – подытожил я, прикидывая психологию ушлых урок, их звериную интуицию и способность сразу же вычислить стукача или проштрафившегося фраера. – Кого-нибудь из нас «чехи» похитят, наладят дыбу – вмиг язычок развяжется… А тут еще кровь…

– Ну, будем действовать по обстоятельствам, – сказал Тарасов. – Но моя доля пятьдесят процентов, ведь главные вопросы ко мне…

– Да ты хоть все забери, – в сердцах плюнул я.

– Теперь это уже ничего не исправит, – задумчиво отозвался он.

И мы все трое, включая автора фразы, внезапно замолчали, пораженные ее гнетущим смыслом. Вот, влипли!

Решетов, уже две недели мотавшийся по командировкам и отдавший дело по чеченской базе полностью мне на откуп, поначалу выслушал мой доклад с энтузиазмом: дескать, так держать! – и распорядился выписать нам премии в размере месячного оклада, но буквально через час снова призвал меня на ковер.

Он дышал нескрываемой злобой и слов в общении со мной не подбирал.

– Где, сука, бабки?! – орал он, набухая лиловой кровью и не стесняясь никаких прослушек и секретарш, суетившихся в кабинете с чаем и пирожками. – Вы знаете, кретины, чьи бабки сперли?! Недоумки, срань подзаборная! И он на меня еще зенки лупит, как новорожденный! Здесь кто идиот – я или ты?

– Товарищ генерал… При вашем опыте и знании людей вряд ли бы вы взяли к себе на работу идиота, – ответил я, вторым планом припомнив сентенцию: лесть – разменная монета, чье хождение в обращении зависит от нашего тщеславия.

А далее, проникновенно играя в незамутненную догадками невинность, я изложил свое полное непонимание природы возникших страстей. Не сдвинувшись ни на микрон с позиции кондового служаки, честно отработавшего по заданной теме.

Решетов сбавил обороты. Взор, обращенный на меня, отличало прежнее недоверие, но поток ругательств иссяк.

– Где данные технической записи? – спросил он.

– У чекистов, они ее вели…

– А с чего чекисты приклеились к задаче?

– Так они уже пасли место… По стуку. Антитеррористические веяния… Я ведь докладывал. И вы же сами дали «добро» на совместное…

– Ты мной не оправдывайся, дурогон! Нашел себе дружков с лубянской «малины»! Беспределом ЧК прикрыться решили? Так это плод вашего нахального воображения! Хрен угадали, умники! Та-ак! Данные наблюдения и все материалы ко мне на стол! Фамилии всех, кто там был, – сюда!

– Да там полно народу толклось… Одних «собрят» – целое отделение…

– Ты мне на спецназ не кивай! «Там!» Там – дисциплинированные, наивные ребята, беззаветные служаки…

– Ага… – позволил я себе дерзость. – В прошлый раз в промзоне на складе заложника освобождали, а там штабель с пивом в жестянках… Полштабеля в карманах вынесли, я на минуту отвернулся… У них карманов у каждого, как у сто кенгуру… И вообще… Что за деньги? Чьи деньги?

– У-узнаешь в свое время! – протянул он со значением. – Вон пошел! Вприсядку, сука!

Вечером ко мне домой нагрянула служба нашей безопасности, произведя подробный безуспешный обыск, после которого я недосчитался кое-каких мелочей, но да ладно. Обыск прошел и у Акимова. На законность подобного рода действий мы, естественно, не роптали – издержки службы, понятно дураку. Но вот Тарасов, потрепанный домогательствами своих ведомственных инстанций, открыл тайную суть начальственного недовольства, и суть эта повергла нас в уныние беспросветное.

Раскрылась тайна фразы «Деньги за Герыча». «Герычем» горцы именовали Сергея Герасимовича, ответственного чиновника, недавно похищенного в Чечне в районе боевых действий.

За возвраты заложников из горного плена успешно хлопотал устремленный в большую политику бизнесмен Сосновский, бесконтрольно выплачивая за вызволение страждущих бюджетные деньги, а поддерживал его благие начинания как официальный куратор Решетов. Таким образом, мы влезли как хорьки в курятник, в бизнес высших сфер. Мы сперли доллары Решетова!

Никакой рапорт об увольнении теперь бы меня не спас. Наоборот, усугубил бы положение подозреваемого и лишил бы всякой защиты. Равно как и побег за границу.

Перед прослушкой мы разыгрывали разнообразные спектакли, должные доказать нашу непричастность к случившейся несуразице, запускали ходатайства через лживо сочувствующего нам Соколова, однако мощная машина сыска, перемалывавшая всякую деталь в поисках правды сермяжной, двигалась неумолимо и мрачно, как тяжелый танк в боевом рассветном походе.