Среди стихий - Александр Ефимович Берман

на холме! Конечно! "Вперед, мы на холме!" Верят или нет? Ведь проверить не могут, ведь советоваться невозможно, когда все знания на уровне чувств. Верят или нет?

Верят! Анатолий устремляется вниз. Вот так, так, правильно. Спасибо! А теперь левее, левее и вперед… Обрывы отходят в стороны (подкрадывались, стерегли, гады, подползали к самым склонам холма, холодные, злые; а теперь убирайтесь, убирайтесь вон, в свои стороны). Можно вздохнуть, довериться компасу и часам, идти и ни о чем не думать, не видеть ничего; только на случай невероятной, безумной ошибки стеречь рукой кольца репшнура, к которому привязан Анатолий.

Как Анатолий быстро идет, смело, уверенно. Что он чувствует сейчас, ведь следующий его шаг может оборваться в пустоту. Нет, не может, Сергей уверен. Но это удивительно, что другой человек так верит ему.

Сейчас задача проста, сейчас только команды "лево-право", глядя на компас. Теперь командовать могут ему, а он пойдет впереди, чтобы за свою ошибку самому ответить. "Эй, Толя, стой! Доставай компас, поменяемся местами!"

"Это еще зачем? Брось дурака валять, давай командуй! Ну!.."

Ах, так ты теперь ругаться? А вниз вслепую бросился молча?.. Правильно, на это и был расчет, еще когда позвал его с собой там, в городе. Как хорошо! Спасибо!

Может быть, больше и нечего уже искать на этом плато? А гребень? Сам гребень, к которому они идут уже две недели, который через полчаса увидят? Увидят ли?

Темное пятно обрисовалось точно впереди. Стало густеть, чернеть, вытягиваться ввысь.

Не верилось, нет — как это так: из разрисованной бумаги — карты, из представляемых картин, из команд, из часов и минут, из градусов компасной шкалы, из всего этого смешного человеческого, на что горам совсем наплевать (как и на самих этих шестерых маленьких человечков), вдруг поднимается черный и острый — как по волшебству сам придвинулся, покорно пришел и остановился — огромный, понуро склонившийся над ними каменный балбес.

Разговор в тепле

Под Воркутой есть хребты и безлесные долины, где не только ветер и мороз, но и сам ландшафт подавляет. Но Валя говорит, что природа не бывает враждебной, просто она сама по себе. А человек? Уж как сам справится.

Вале я очень верю. Она уходила одна почти на месяц и справлялась; она тогда решила взглянуть на себя глазами участниц своей группы, внимательно взглянуть, чтобы никто не мешал, соединить в себе участницу и руководителя вот и вышла одна в тысячекилометровый путь.

Тысяча километров зимнего пути в одиночку, без помощи самолетов, без промежуточных баз… По тридцать километров изо дня в день, больше месяца. Каждый день непрерывное сопротивление холоду. И каждый вечер. И каждую ночь. Встреча с десятком пург. Семьдесят килограммов груза на выходе. Очень ограниченный рацион — полное вытеснение аппетита иными чувствами и стремлениями. Она решилась на такой путь легко. Прошла шестьсот километров, говорит, что могла идти дальше, но встретила людей, и внешние обстоятельства вынудили прервать поход.

В те безлесные долины под Воркутой Валя пригласила меня пройтись под Новый год. Декабрь — январь… Полярная ночь. Снаряжение и одежда мокнет и леденеет. Нет солнца, нет костра, нет печки.

Я не решаюсь.

— Ведь не одет, — говорю, — навык потерян.

— Ребята оденут, а навык в тебе жив.

Ее слова меня не убеждают, но она говорит:

— Помнишь, как в клубе десять лет назад ты консультировал меня по маршруту через перевал Студенческий на Приполярном, а я смотрела на тебя с таким почтением.

Черт побери, такие слова действуют сильнее.

…Запах снега, когда по не совсем прикрытой физиономии щеткой прошлась пурга, обожгла, раздразнила. Снег пахнет! Я это повторяю уже в который раз, хотя никто со мной не спорит… Может быть, собраться и пойти?

— Вряд ли мне подойдет чужое снаряжение,

— А ты попробуй.

Мы с ним не были знакомы, но сразу подружились:

— Померяй эти штаны: капрон на перкалевой подкладке, как ты когда-то писал.

Я такого не писал о штанах, капрон тогда только начинали использовать для зимы, и я лишь выражал сомнения в ветрозащитных свойствах легкой неупругой ткани, которая сильно колышется на ветру. Подкладка — хорошее решение.

— А вот еще одни штаны, из болоньи, это поверх тех, на случай очень холодной пурги. Надеваются через ботинки…

Он вывернул передо мной целый ворох одежды. Снаряжение великолепное, и я восхищаюсь каждой мелочью.

— А вот совсем новые вещи. Могли вы представить палатку на девятерых, которая весит два с половиной килограмма, не обмерзает и ставится в любую пургу за десять минут? Она без пола, но плотно прижимается к снегу лыжными палками.

— Конечно, нет, — отвечаю я и вспоминаю первую брезентовую палатку моего изготовления, которая весила десять килограммов, а обмерзшая двадцать пять. Потом я ходил с палаткой Володи Тихомирова, сшитой из перкаля АМ-100. Она весила четыре килограмма, а обмерзала до десяти. Это была лучшая палатка конца пятидесятых годов. В 1964 году на Полярном Урале мы вместе с Тихомировым отрабатывали палатку без пола, но не могли найти способа прижимать стенки к снегу. Мы тогда вырезали снежные кирпичи и нагружали ими специальные полотнища, отгибаемые наружу. И только в 1967 году Тихомиров придумал современный способ постановки: лыжные палки, упираясь рукоятками в верхние оттяжки палатки, остриями прикалывают к снегу палаточные стенки.

— Так это он придумал? Почему же другие "изобретатели" присваивают этой схеме свои имена?

— Он считает, что палатка стара как мир и не может служить предметом именного авторства. Эта удачная схема мгновенно распространилась, без всяких публикаций. Публикации появились потом, подписанные "изобретателями".

— Это хорошо. Это он правильно… А как тебе такое корыто?

И он показал мне дюралевые саночки, у которых опора автоматически изменялась от "конька" на льду к "лыже" на среднем снегу и до "корыта" на рыхлом.

В моих первых