Среди стихий - Александр Ефимович Берман

— Знаешь, Начальник, Сашка по ночам кричит, плачет.

— Сашка — молодец!

— Он за тобой, Начальник, тянется и поддакивает тебе от "истинного уважения".

— Ладно уж, молчи. Как думаешь, повернуть нам завтра к югу?

— Прямой смысл, тогда в пургу не промажем.

— Да, надо было еще сегодня утром повернуть.

И все-таки на следующий день мы мимо Хальмера почти проскочили. Когда отмахали километров сорок, небо вдруг приподнялось, снежная пелена ушла, и далеко к югу увидели черный треугольничек террикона шахты. Едва показался он — и тут же стал расплываться. Но десяти секунд хватило, чтобы без команды мы разбежались вдоль направления к террикону и закрепили линию, воткнув в снег лыжные палки. Затем снова посыпался снег и все утопил.

— Хорошо сработали! — сказал Начальник. Мы и сами были горды.

Тут же по воткнутым лыжным палкам точно засекли направление. В тот день мы могли бы дойти до Хальмера, но решили еще разок тихо-мирно заночевать в палатке: лучше, чем ночь на станции мыкаться.

Утром началась весна. Солнце раздело нас до рубашек, рукава закатали. Начальник и Сашка стали умываться снегом — и черный же при этом был снег!

А потом часа два зловредный террикон никак не приближался. Сначала мы не спешили, но затем все ускоряли, ускоряли ход и загадывали, через сколько времени придем. И ошиблись, станционные домики вдруг поднялись из сугробов, и на крыльце мы увидели странно одетого по сравнению с нами человека.

Влетев на станцию, мы наехали лыжами на рельсы точно там, где пересекли их десять суток назад. И тут же Директор заявил, что за последние десять дней сильно проголодался и требует кормления — чем угодно, за любую цену, но немедленно.

— Молчи, управленческий аппарат, — оборвал его Начальник и стал торжественно пожимать нам руки.

И вот, уже с билетами на "Полярную Стрелу", мы бежим не по тундре, а по городу Воркуте. На мостовой замерзают дневные лужи. Солнце опустилось ниже домов и терриконов. Город стынет в морозной тени. Ботинки одеревенело стучат. В последний раз, но со всей жестокостью мерзнут ноги.

Бежим, бежим, спешим, боимся опоздать в городскую баню.

Ты должен решиться

По зимним северным горам прошли они километров сто пятьдесят, удаляясь от жилья, и этим утром проснулись в палатке, на плотном снегу, на дне цирка — кара, в окружении черных каменных стен, на которых не держался снег. Но, может быть, под палаткой был не просто снег, а промерзшее озерко, и плавные бугры — это наледи под слоем снега, сброшенного ветром со скал и с плато над скалами? Ни плато, ни озеро не видны, и с помощью карты их не отыскать точно, и гребень со скалистой вершиной над центральной стеной кара едва темнеет в облаках; но, наверное, это все-таки он. А раз он, то справа за скалами — плато, на которое нужно подняться, а слева от гребня — другое, с которого спуск в следующую долину. Теперь, со дна цирка, можно предположить, что траверс гребня труден и летом, что это много часов аккуратной работы. Но через него был короткий и красивый путь, и на этом держалась вся идея похода, задуманного Сергеем.

Одни, небольшой группой, в ста пятидесяти километрах от людей выходили они на неизвестные скалы. Траверс был короче часто совершаемых альпинистами, и высоты Приполярного Урала несравнимы с высотами Кавказа, Тянь-Шаня, Памира; интерес тут в заброшенности края, в ответственности, которую накладывает полная самостоятельность.

Естественно, что в таком походе разрешается участвовать не каждому; по спортивным законам требуется большой опыт, и Сергей, задумав столь сложное путешествие, знал, что не сможет взять своих близких друзей. И хотя со всеми, с кем он теперь шел, он был достаточно знаком, но все же шел с ними в подобное путешествие впервые.

Спортивные правила предоставляли ему власть в основных решениях. Но Сергей во всем стремился избегать команд, даже в мелочах, когда скомандовать было много проще и естественнее, чем пускаться в обсуждения. И не то, чтобы он был лишен удовольствия командовать, когда приказ с готовностью и радостью исполняется потому, что тебе верят и помнят хорошее, радостное, связанное с тобой и с твоими командами (сами ведь затеяли добровольную игру, когда один командует, а остальные выполняют). Просто это были для него не очень близкие люди. И как бывает, что у малознакомых трудно и неловко что-либо попросить, так и командовать ему ими было неловко, да и не хотелось. Настроение в группе скорее склонялось к слишком большому риску, чем к осторожности, и Сергею нужно было ограничить риск, понять степень его допустимости. И, пожалуй, это единственно возможное нормальное положение руководителя, когда затея в высшей степени добровольна.

Сергей решил не снимать палатку в долине, а выйти на разведку гребня налегке, с легкой аварийной палаткой. Безопасность при этом, может быть, страдала, но состояние группы только с одной стороны зависит от снаряжения, потому что быстрота движения, увлекательность пути, настроение (оно гораздо более зависит от простых физических ощущений, нежели от сознания рациональности действия) определяют жизнеспособность группы на морозе, в пурге, и все это так же важно, как дополнительное снаряжение.

Их было шестеро. Примерно одногодки, старшему двадцать пять лет. Все склонны думать самостоятельно и увлекаться. Но на сей раз, кроме плана Сергея, иных предложений не было — лишь общее молчаливое несогласие.

Два противоположных чувства вызвал у них план Сергея: протест против разведки, как против скучной осторожности, и, напротив, недоверие к сложности задачи, — ведь нужно было потом, спустившись, найти палатку на дне обширного кара; а если пурга и на плотном снегу нет следов…

Но никто не предлагал иного. Сергей вдруг понял, что теперь настроение не изменить, обсуждать что-либо бесполезно, что страшнее всего теперь промедление; нужно приказать надеть рюкзаки и идти вперед. Приказать — экая бессмыслица, как будто кто-нибудь идти не хочет…

Но предстояло слишком сложное и опасное, чтобы ему верили авансом. В конце концов, они знали его не