Среди стихий - Александр Ефимович Берман

до меня, но к ним назад я не пошел. Тогда они снова надели рюкзаки и пошли ко мне сами.

Что может быть тяжелее чувства обиды? Сразу во всем мире не остается ничего, кроме липкого холода…

Потом я подумал, что там, далеко, в тепле, меня ждут другие люди. Потом я посмотрел на тундру вокруг и вздохнул; воздух был чистый и яркий. Потом я посмотрел на троих маленьких черных человечков — они двигались и были заняты этим. Потом я увидел себя, тоже маленького, согнувшегося, сидящего на рюкзаке в стороне, и почти рассмеялся, но злость не прошла.

— Саня, полезай в палатку, — сказал Начальник, — стену сегодня ставить не будем, разводи примусы.

Я возился с примусами, а ребята снаружи заканчивали установку палатки. Вдруг ее тряхнуло ветром, дальше — больше. Ветер возродился. Ребята начали строить стену. И что-то не ладилось у них.

— Саня, — позвал Начальник, — кирпичи не получаются, может, вылезешь, сделаешь?

— Сделаю, после примусов.

Обычно снежные кирпичи для стены поддевают лопатой. Но я никогда не брал с собой лопаты, подбивал обпиленный с боков кирпич ногой, и он откалывался сам ровно по слою. В этот поход я уговорил ребят не брать лопаты, сэкономить в весе. В общем, я научил их обходиться без лопаты, но бывает, попадается трудный снег.

Примусы не загорались. А снаружи мчался холодный ветер, и не слышно было голосов.

Когда я вылез, ребята стояли молча. Я стал вырезать кирпичи, приноровился к снегу. Ребята строили стену. Они очень замерзли. Погода склонялась к пурге. Темнело.

В палатке я не стал вычищать из ботинок иней: это было выше моих сил. Я уже не думал о завтрашнем дне. Я думал только о том, чтобы согреться. И еще мне хотелось согреться раньше, чем усну, чтобы наяву поблаженствовать в тепле. И, кажется, мне это так и не удалось.

Когда вечером снимаешь ботинки, они быстро твердеют; их нужно широко раскрыть, чтобы утром можно было надеть и разогреть теплом ног. С замерзшими ботинками надо обращаться осторожно, а то их легко сломать. Запихнуть четыре огромных холодных ботинка в спальный мешок? Ну нет, мы и так с Сашкой непрерывно воевали ночи напролет, и нам в мешке не хватало только ботинок. Володям тоже было тесно, и они свои ботинки также оставляли на холоду. По утрам смешно видеть разинутые рты ботинок, парочками стоящих по углам. В это утро, не увидев своих ботинок, я понял, что они провели ночь в спальном мешке у Володей.

Я приготовил еду и закричал: "Просыпайтесь жрать!"

Ребята трудно просыпались. У всех был грустный вид. Сашка еще ничего, а у Володей опухли лица, особенно у Директора, — что-то в организме у "стариков" не справляется.

В это утро у меня были мягкие и теплые ботинки, было легко обуваться. Это пришлось кстати, потому что пальцы на руках у меня потрескались и кровоточили. Вот, недоглядели: аптеку взяли мощную, а никаких вазелинов и кремов нет. Когда женщины в группе, всегда косметика найдется.

Второй день пурга собирается. Если бы не было до Хальмера меньше сотни километров чистой тундры, не снимали бы мы в то утро лагеря. Еды оставалось точно на два дня. Да и не могли мы ошибиться с едой, потому что рацион каждого дня был полностью упакован в отдельном мешочке, помечен датой. Если пролежать сейчас под пургой день, то уйдет на него половина дневного рациона, если два — три четверти, если три дня — целый дневной рацион, а потом уже придется спать и спать и ничего не есть. А потом на два приличных дневных перехода останется один рацион еды. Это ничего. Но как же не хотелось застревать!

Вышли. Руки мерзнут, не держат палки. Рукавицы влажноваты, и мех вытерся, а запасные собачьи рукавицы до сих пор лежат нетронутые, сухонькие, в полиэтилен заклеены; так их, наверное, и принесут в Хальмер; запас рукавиц важнее запаса еды.

Через полчаса стало веселее: на ходу быстро легчает. Вот если бы можно было так все время идти и идти… Больше всего изнуряют ночлеги!

Видимости никакой: дай бог за сотню метров различить человека, и то не всегда. Непонятно, вышли мы из гор или еще тащимся между ними. Начальник сам идет впереди, задает темп, Сашка следует покорно за ним по пятам, а мы с Директором, поотстав, кричим, глядя на компас: "Лево… право".

Я шел и думал, что, пожалуй, поступаем мы неправильно: точно по азимуту на Хальмер двигаться нельзя, потому что можем промазать; надо взять левее, южнее, тогда наверняка упремся в линию железной дороги. А промажем, так еще полтыщи километров, и на берег океана выйдем…

Потом я забыл о заботах и часов пять был в состоянии, вполне приятном, только автоматически смотрел на компас и кричал: "Лево… право", думая о своем.

Начальник остановился — на сегодня хватит. Мне жалко стало: идти бы так, а теперь с палаткой возись. Снег попался плохой, корка десятисантиметровой толщины, а под ней сыпучий порошок. Я выпилил для смеха плиту метр на метр, говорю: "Начальник, посмотри, какой я тебе кирпичик изготовил". — "А что, — говорит, — давай из таких плит построим".

И построили мы с ним стену всего из семи плит; получилась — хоть фотографируй. Сашка с Директором были уже в палатке и звали ужинать. А мы с Начальником все любовались своей работой.

— Слушай, Начальник, а ведь мы таким макаром мимо Хальмера промажем.

— Я и сам думал, — сознался он, — да не хотел азимут менять, боялся, заблажите.

— Ну, маленькие мы, что ли?

— Идите есть, строители… такие-то, — подал голос Директор.

— Вот опять он ругается, — сказал Начальник.

— Сейчас, потерпи! — крикнул я Директору. — А знаешь, Начальник, хорошо, что мы не переночевали у геологов, было бы уже все не то.

— Да ведь известное дело… И что с тобой тогда случилось, я и в толк не мог взять. Правда, ботинки твои в безобразном виде.