Мертвая зыбь - Лев Никулин

Завязался разговор с усатым хорунжим. Тот сказал, что русских шоферов более двух тысяч, половина из "Союза галлиполийцев", все бравые рубаки. Казаки собираются пока что строить себе хаты под Парижем.

- А потом бросать все и на Дон?

- А вы сами откуда? - спросил хорунжий.

- Из Варшавы. А был в Сербии.

- Ну, как в Сербии? Говорят, седлают коней? Не нынче-завтра - поход?

- Откуда ж кони?

- Румыны дадут и поляки. Вы как полагаете, к Новому году попадем домой?

Якушеву нетрудно было понять этих озлобленных людей. И ему стали еще более отвратительны Марковы, климовичи, врангели и кутеповы, которые поддерживают в них веру в поход на Дон. А скажи сейчас правду этим людям едва ли живым отсюда уйдешь.

26

Александр Александрович возвращался в гостиницу. Он не спешил и остановил такси на авеню Ваграм, вблизи площади Звезды. Здесь был еще один, кроме Пасси, центр обнищавшей эмиграции. В грязноватых улочках между авеню Мак-Магон, где остановился Якушев, и авеню Ваграм было несколько дешевых гостиниц, населенных главным образом русскими.

Русская речь слышалась на каждом шагу. Якушев шел медленно, его заинтересовала вывеска над маленьким, втиснувшимся между двух магазинов кафе - "Свидание кучеров и шоферов". Вывеска была старинная - кучеров давно уже не видно в Париже.

На крохотной террасе, у самой стойки бара, сидели двое: пожилой, с взлохмаченной седой бородой, и молодой - бледный, довольно красивый, с синими кругами у глаз. Они о чем-то спорили - громко, как могли спорить только русские. Якушев подумал немного, подошел к стойке и спросил пива. Он не садился, а стоял у стойки и медленно цедил пиво.

Молодой вдруг сжал в комок газету и швырнул на столик:

- Предатель!

- Кто? - спросил тот, что постарше.

- А вот, на второй странице.

Тот, что постарше, взял газету, разгладил и прочел про себя: "Прага. Выступая перед эмигрантской молодежью, П.Н.Милюков сказал: "Я не знаю, вернетесь ли вы когда-либо на родину, но знаю, что если вернетесь, то никогда это не сделаете на белом коне".

- Да... Смело сказано.

- Изменник! - выкрикнул молодой.

Другой тяжело вздохнул:

- Ты, может, и вернешься, Дима... Тебе двадцать семь, вернешься хоть поездом... И то хорошо. А мне не придется... Ни поездом, никак...

- Я вас не понимаю, Иван Андреевич!

- Что тут не понимать. Мне за пятьдесят. И я уж не надеюсь. А что тут мне делать? Тут, на Ваграме, в "Рандеву шоферов"? Я ведь родился там... Там у меня все: гимназия, университет, студенческие балы, первая любовь... могилы... И ничего. Ни-че-го. Жидкий кофе с круасаном, дыра на пятом этаже, постель с клопами... Я ведь математик... Наверно, им нужны математики? И что мне до белого коня, на котором въедет или, наверное, никогда не въедет какой-то генерал? Я этих генералов не знал и знать не хотел. Уж если Павел Николаевич Милюков говорит, значит, так и будет... Что мне генералы?

- А я их знаю! Я первопоходник корниловского полка... Я еще покажу, я покажу... - уже не слушая, хрипло бормотал молодой. - Гарсон! - Он швырнул мелочь на стол и выбежал на улицу.

Другой русский, вздыхая, смотрел ему вслед.

Как хотелось Якушеву подойти к этому человеку и ободрить, сказать, что есть выход, что математики нужны родине и нечего ему торчать здесь, на Ваграме; таким, как он, путь домой не заказан, и многие возвращаются, у них даже газета своя выходит в Берлине...

Русский встал, поднял воротник выцветшего дождевика и побрел по Ваграму. Расплатился и Якушев, вышел на улицу. "Первопоходник", тот самый молодой человек, на которого обратил внимание Якушев, все еще стоял вблизи кафе, размышляя, куда идти. Мимо него проходили землекопы в испачканных землей рабочих блузах. Они повернули к кафе, и один из них, очевидно, задел "первопоходника". Тот отшатнулся, лицо его выразило такое презрение и злобу, что землекоп, обернувшись, обозвал его "merde" (дерьмо).

"Первопоходник" шагнул к землекопу. Он стоял усмехаясь - здоровенный, широкоплечий. Рабочий понимал, что перед ним "белая кость", бывший офицер. "Первопоходник" тоже понял, чем может кончиться для него схватка, и, бормоча ругательства, ушел.

Якушев размышлял о происшедшем. Конечно, землекоп знал, с кем имеет дело. Трудовой народ Парижа раскусил эмигрантов, особенно тех, кто не мог забыть дворянскую спесь... Какие еще уроки нужны этим людям? Когда одумаются эти господа?.. Вероятно, не скоро.

И еще у Якушева была встреча возле русской церкви на улице Дарю, встреча с девушкой, повязанной платочком, из-под которого глядели испуганные голубые глаза. Она шла позади супружеской пары - он с холеным лицом, с подкрашенными усами, рядом семенила супруга в старомодной шляпке под вуалью. Мельком брошенный в их сторону взгляд объяснил все: петербургский барин, его супруга и прислуга, несчастная русская девушка, вывезенная барином для чего-то в Париж.

Эту встречу долго не мог забыть Якушев. Вернувшись в гостиницу, он нашел записку Арапова: "Вас ждут на рю де Гренель завтра, в девять утра". На рю де Гренель, в здании бывшего царского посольства, все еще пребывал посол Временного правительства Маклаков, хотя многие эмигранты, и особенно монархисты, его не признавали и ненавидели. Левое крыло здания занимали тоже не признававшие посла Маклакова представители штаба Врангеля генералы Миллер и Хольмсен. Якушев приехал туда в девять часов утра. Во дворе, загаженном мусором, уже толклись какие-то мужчины и женщины, спорили о том, кому первому пройти в канцелярию.

Арапов и Якушев поднялись по лестнице на второй этаж, где было почище и потише. Встретил их адъютант. Он был в штатском, но щелкал каблуками и скользил по паркету, точно при шпорах и с аксельбантом через плечо.

Якушева ждали и тотчас провели к Хольмсену. По тому, как тот поспешил навстречу, можно было догадаться, что Арапов сделал ему хорошую рекламу.

- Много, много слышал о вас лестного... С особенным удовольствием вижу вас в добром здравии.

Якушев немало повидал на своем веку генералов, он знал, как обходиться с ними, и тотчас сказал, что считает для себя особой честью познакомиться с его превосходительством.

- Полковник фон Лампе просил лично вручить сам это письмо.

Хольмсен взглянул мельком на письмо и отложил.

Якушев, чуть понизив голос, спросил:

- Думается, что вашему превосходительству будет небезынтересно, какими письмами меня снабдил Николай Евгеньевич Марков?

- Ах, старая лиса... Любопытно, что он там написал?

- Письма запечатаны. Адресованы графу Гендрикову и князю Оболенскому.

Якушев положил на стол запечатанные письма.

Хольмсен позвонил и, отдав адъютанту письма, приказал "деликатно вскрыть".

- Не извольте беспокоиться... Ювелирная работа.

Пока где-то вблизи проделывалась "ювелирная работа", Хольмсен распространялся о том, как высоко главнокомандующий Врангель ценит работу "Треста" и самого Якушева. Тем временем принесли вскрытые письма, и Хольмсен занялся ими. Не без удивления Якушев услышал, что Марков о нем, Якушеве, самого лучшего мнения, что именно Марков первым узнал о существовании разветвленной монархической организации в России...

- А вот это интересно! - воскликнул Хольмсен. И Якушев, едва сдерживая улыбку, услышал брань по адресу Хольмсена, Миллера, Климовича и самого Врангеля, который "спит и видит себя во главе Российской державы".

- Ах старая каналья! Недаром мы следим за его перепиской, - он достал из железного ящика синюю папку. - Вот извольте видеть его секретный код: Николай Николаевич - "Донской", Кирилл - "Юнкер", Маклаков - "Стервецов"... В бирюльки играет, интриган! Но о вас отзывается хорошо: "За корректность и лояльность Федорова (Федоров - это вы) ручаюсь. Этот человек нам известен и проверен..." Но добавляет: "Надо помешать поездке Федорова к Онегину". Это он Врангеля так окрестил, еще очень благородно. Дальше пишет о скупости наших богачей. В этом прав, скуповаты, подлецы.

И Хольмсен отдал письма для дальнейшей "ювелирной работы", на этот раз по запечатыванию.

Следующее свидание произошло на улице Казимира Перье у генерала Миллера, где встретил Якушева все тот же Хольмсен.

- К моему глубокому сожалению, - сказал он, - Миллер откомандирован в распоряжение главнокомандующего и отбыл в Сербию.

- Весьма огорчен...

- Но это не главное, главное - центр нашей работы переносится из Белграда в Париж. Оно к лучшему. Белград все-таки в стороне. Я вас порадую. Вами заинтересован его высочество Николай Николаевич, и я получил приказание сопровождать нас к его высочеству.

Якушев с трудом сохранял спокойствие. Все, что было задумано в Москве, осуществлялось в точности.

27 августа Якушев был принят Николаем Николаевичем.

В отчете об этом свидании сказано:

"Аудиенция мне была дана на вилле графа Тышкевича, где обитает Николай Николаевич. Сопровождал меня Хольмсен.

С того времени как я видел "Верховного" в 1917 году на Кавказе, в Тифлисе, он мало изменился. Та же бесконечно длинная фигура, - впрочем, он вставил зубы, помолодел. Был одет в штатское платье. Начал разговор игриво: