Собрание сочинений в двух томах. Том I - Довид Миронович Кнут

70. «Окно на полуночном полустанке…»

Окно на полуночном полустанке

И тень в прямоугольнике окна,

Улыбка недоступной англичанки,

В полупустом кафе глоток вина,

Танцующая в шатком балагане

Хозяйская измученная дочь,

Смычок — скользящий по старинной ране,

Иль просто — одиночество и ночь…

Свеча в ночи… на даче, за оградой…

Свист, песня, смех — в деревне, за рекой…

Немногого — о, малого мне надо,

Чтобы смутить несытый мой покой.

71. «В сердце — грубых обид неостывшая накипь…»

В сердце — грубых обид неостывшая накипь:

За обман унизительных лет,

За какие-то тайные ложные знаки,

Предвещавшие радость и свет.

Снова ожила — Божьею неосторожностью —

Тяжко двинулась, где-то на дне,

Тоска по той невозможности,

Что была обещана мне.

72. «Земля лежит в снегу. Над ней воздели сучья…»

Земля лежит в снегу. Над ней воздели сучья

Деревья нищие. Прозрачный реет дым.

Все проще и нежней, безжалостно — и лучше

Под этим небом, близким и пустым.

О чем же — этот снег, и след, ведущий мимо

Меня и жизни стынущей моей?..

О главном, о простом — и о непостижимом:

О том, что все пройдет и все невозвратимо,

Как дым меж коченеющих ветвей.

73. «Снег радости и снег печали…»

Снег радости и снег печали,

Снег мудрости и чистоты.

(Мы шли в прохладной радости печали)

О многом знали мы, о многом мы молчали,

Когда из музыкальной пустоты

На наши души грустно падал ты…

74. «В морозном сне, голубовато-снежном…»

В морозном сне, голубовато-снежном,

В старинном танце, медленном и нежном,

Снежинками нездешними пыля,

Мертво кружились небо и земля.

И коченея, в пустоте небес,

Кого-то звал тысячерукий лес.

Но сверху падал равнодушный снег,

А по снегу, не поднимая век,

Под белый хруст шел черный человек.

И жуток был его неспешный шаг:

Как будто шел он в гиблый белый мрак,

Откуда нет возвратного пути,

И — никому нельзя туда идти.

75. «Замерзая, качался фонарь у подъезда…»

Замерзая, качался фонарь у подъезда.

Полицейский курился мохнатой свечой…

А небо сияло над крышей железной,

Над снегом, над черной кривой каланчой.

Скучала в снегу беспризорная лошадь.

В степи, надрываясь, свистел паровоз.

О Боге, о смерти хрустели калоши.

Арктической музыкой реял мороз.

76. «Бездомный парижский вечер качает звезду за окном…»

Бездомный парижский вечер качает звезду за окном.

Испуганно воет труба и стучится в заслонку камина.

Дружелюбная лампа дрожит на упрямом дубовом столе

Всем бронзовым телом своим, что греет мне душу и руку.

Сжимаются вещи от страха. И мнится оргеевским сном

Латинский квартал за окном, абажур с небывалым жасмином,

Куба комнатного простота нестоличная — и в полумгле

Заснувшая женщина, стул, будильник, считающий скуку.

77. «Уже ничего не умею сказать…»

Уже ничего не умею сказать,

Немногого — жду и хочу.

И не о чем мне говорить и молчать —

И так ни о чем и молчу.

Не помню — чего я когда-то хотел…

В ослепительном летнем саду

Военный оркестр южным счастьем гремел

И мне обещал… о, не этот удел…

В жизнерадостном пыльном саду…

Обманули — восторженный трубный раскат,

Синеватая одурь сирени,

Смуглый воздух ночей, южно-русский закат,

Хоровое вечернее пенье.

Обманули — раскаты безжалостных труб,

Бессарабское страстное небо.

Нежность девичьих рук, жар доверчивых губ…

О, наш мир, что замучен, запутан и груб,

Униженье насущного хлеба.

…Над пустеющей площадью — неуверенный снег.

Над заброшенным миром — смертоносный покой.

Леденеет фонарь… Семенит человек.

Холодно, друг дорогой.

78. «Меж каменных домов, меж каменных дорог…»

Меж каменных домов, меж каменных дорог,

Средь очерствелых лиц и глаз опустошенных,

Среди нещедрых рук и торопливых ног,

Среди людей душевно-прокаженных…

В лесу столбов и труб, киосков городских,

Меж лавкой и кафе, танцулькой и аптекой,

Восходят сотни солнц, но холодно от них,

Проходят люди, но не видно человека.

Им не туда идти — они ж почти бегут…

Спеша, целуются… Спеша, глотают слезы.

О, спешная любовь, о, ненавистный труд

Под безнадежный свист косматых паровозов.

Кружатся в воздухе осенние листы.

Кричат газетчики. Звеня, скользят трамваи.

Ревут автобусы, взлетая на мосты.

Плывут часы, сердца опустошая.

И в траурном авто торопится мертвец,

Спешит — в последний раз (к дыре сырой и душной)…

…Меж каменных домов, средь каменных сердец,

По каменной земле, под небом равнодушным.

79. «Отойди от меня, человек, отойди — я зеваю…»

Отойди от меня, человек, отойди — я зеваю.

Этой страшной ценой я за жалкую мудрость плачу.

Видишь руку мою, что лежит на столе, как живая —

Разжимаю кулак и уже ничего не хочу.

Отойди от меня, человек. Не пытайся помочь.

Надо мною густеет бесплодная тяжкая ночь.

II

80. «Я помню тусклый кишиневский вечер…»

Я помню тусклый кишиневский вечер:

Мы огибали Инзовскую горку,

Где жил когда-то Пушкин. Жалкий холм

Где жил курчавый низенький чиновник —