Репортаж с петлей на шее. Дневник заключенного перед казнью - Густа Фучик

– Мама, это чужое письмо, я никакой Мани в Праге не знаю!

– Покажи, Либушка, – попросила я.

Адрес на конверте был написан детской рукой. Двуязычный штемпель: по-немецки и по-чешски – «Прага 25, 30. VII – 40–22». Письмо было отослано из Праги в 22 часа.

Я прочитала:

«Милая подруга!

Прости, что я тебе так долго не писала, но я была очень занята. Ведь это – мои наилучшие каникулы, я так много видела интересного. Мы побывали даже в долине Бабушки. Нам хотелось поехать и дальше, но это не удалось».

Затем следовал абзац, первое слово которого было зачеркнуто одной линией.

«Аня рассказывала Еве современные театральные уморительные юморески. Такие наклонности Ани широко и хорошо рисуют ее дальновидность, а кроме того, откровенность. Растрогала она всех.

Завтра приедем в Прагу, чему я очень рада. Хотя и здесь хорошо, но тут страшная дороговизна. Обед без супа стоит 15 крон, правда, дают еще и черный кофе, но он не такой, какой варила тетенька, куда там!

Однако чувствуем себя хорошо, только бы погода не портилась. Ты, надеюсь, также чувствуешь себя хорошо. Я заранее радуюсь тому, как после каникул мы будем друг дружке рассказывать о своих впечатлениях. Передай от меня привет маленькой Ганночке и маменьке.

Привет тебе самый сердечный. До свидания.

Твоя подруга Маня».

Это письмо было от Юлека. По виду невинное и сумбурное, оно, однако, содержало очень важное известие. Второй абзац начинался перечеркнутым одной линией словом. Это значило, что мне следует читать первую букву в каждом следующем слове данного абзаца. Так я прочитала: «Арестуют наших редакторов». Именно в этом заключался скрытый смысл этого абзаца.

Вспомнила я друзей Юлека из редакций «Руде право», «Творбы», «Галло-новин» – Уркса, Курга Конрада, Яна Крейчи, Вацлава Синкуле, Франтишка Кржижека, Вацлава Кржена, Станислава Брунцлика. Вашек Синкуле нас однажды навестил в Хотимерже. Было это летом 1939 г. Встретили мы его случайно в деревне. Шел на вокзал, налегке, с сумкой через плечо. Затащили мы его к себе. Либа пекла пирог и, когда мы вошли, как раз вынимала его из печи. Чтобы скорее угостить Вашека, пирог решили остудить за окном. А пока разговорились о Клостермане[37], о том, как проникновенно он описывает суровую шумавскую природу. Сидели в коридоре на лестнице и не заметили, что небо заволокло тучами, хлынул проливной дождь. Он прогнал нашего отца с рыбалки. Папаша примчался весь промокший. Пошел проверить, хорошо ли закрыты окна, и тут обнаружил кулинарное изделие Либуши. Пирог совершенно размок под дождем! Об этом курьезном случае Вашек Синкула вспомнил, когда мы весной 1940 г. встретили его в Праге у Национального театра.

Коммунисты-редакторы… Это был коллектив молодых, самоотверженных, талантливых журналистов, которые с энтузиазмом работали в коммунистической печати. Наши газеты находились в значительно худшем положении, чем буржуазные, потому что коммунистические издания должны были посылаться в пробных оттисках на цензуру. Редакции и машины в типографиях вынуждены были час, а то и два ждать, пока цензура просмотрит оттиски. Буржуазные же газеты, послав в цензуру свои первые экземпляры, не ждали ни минуты и немедленно приступали к печатанию тиража. Выходя раньше, они поэтому имели преимущество перед коммунистической прессой. И все же информация наших газет была во многих случаях более оперативной. Наши редакторы находились в гуще народных масс, люди сами приходили к нам, в редакции. Сколько рабочих бывало ежедневно в редакционных маленьких комнатах в Карлине, на Краловском проспекте! Приходили с жалобами на фабрикантов, на подрядчиков-строителей, на помещиков, приносили письма. Все это были материалы, которые буржуазные газеты утаивали, не печатали. В них шла речь о вспыхнувших из-за низкой зарплаты забастовках, о локаутах, говорилось о несчастных случаях на шахтах из-за отсутствия надлежащей техники безопасности и охраны труда, рассказывалось об обвале на строительстве, в результате которого погиб рабочий. Наши газеты помещали также материалы об антивоенных демонстрациях, о народных выступлениях против дороговизны, о манифестациях в честь Октябрьской революции и многие другие.

Все это привлекало внимание читателей к коммунистической прессе.

* * *

Мама уехала в Пльзень. Необходимо было бывать у отца в больнице. В Хотимерже остались я и Либа с детьми. Мы часто говорили о Юлеке. Либа рассказала мне, как в годы первой мировой войны она с братом ходила на вокзал в надежде немного заработать. Приезжающим в Пльзень юные носильщики предлагали свои услуги – поднести чемодан, узел или мешок. Но на них не обращали внимания, ведь они были еще детьми – Юлеку исполнилось двенадцать, а Либе девять лет. Придумал всю эту затею Юлек. Только раз какая-то женщина позволила поднести сверток, а потом дала им за это по копейке.

Однажды вечером, часов около девяти, когда Либа уложила детей спать, а я на кухне мыла посуду, раздался звонок. «Ну, это, вероятно, кто-нибудь к соседям», – подумала я.

Но пришли к нам. Говорка. На этот раз он был в штатском.

– Хотел бы поговорить с вами, пани Фучик, с глазу на глаз, – сказал он вполголоса.

Либа вышла за дверь. Раньше, чем прикрыть ее, сестра Юлека посмотрела на меня глазами, полными страха. Я осталась наедине с жандармом.

– Молодой господин Фучик в самом деле уехал? – спросил он меня по-дружески.

– Точно уехал, в ту же ночь. Почему вы спрашиваете?

– Мне поручено произвести у вас обыск. Так я не буду его делать. Главное, что он уехал.

– Нет, вы все-таки произведите обыск. Убедитесь, что моего мужа здесь нет, а соседи будут знать, что вы выполнили приказ. Топайте сильнее, чтобы слышно было внизу, – сказала я ему.

– Ну, разве что для виду, – согласился Говорка.

Он начал громко топать, хлопал дверями, посветил фонариком в холле, прошел, тяжело ступая, в квартиру Либы, заглянул под кровати, на которых спали дети, шумно ступал по лестнице, ведущей на чердак. Я и Либа ходили за ним. Либа была расстроена. Я успокаивала ее, но не смела сказать, что это лишь видимость обыска. Я обязана была молчать, чтобы не подвести Говорку.

Снизу поспешили к нам Тихоты. Они были убеждены, что на нас кто-то напал. Но и им я не могла сказать правду. Теперь жандарм мог смело заявить, что он сделал обыск, но Юлека не нашел. Мы все с облегчением вздохнули, что Юлека в самом деле нет в Хотимерже. Когда я провожала жандарма до калитки, он шепотом сказал мне, что дорога из Хотимержа в Осврачин уже несколько дней патрулируется.

Каждый день