Репортаж с петлей на шее. Дневник заключенного перед казнью - Густа Фучик

4. Вероятно, не так уж невозможно в начале книги поместить портрет Сабины.

5. Работа Бласса содержит три главы. Первые две которые я вам посылаю, имеют в оригинале 69 страниц. Последняя, наибольшая, а также интереснейшая глава, занимает страницы: 70—124. Таким образом, основная работа Сабины займет примерно 11 листов из всей книги.

6. На странице 58 рукописи перевода отсутствуют две цитаты из Ломницкого[36]. Хотя я навез в свой укромный деревенский уголок уйму нужного материала, – надеюсь, что это заметно по моей работе, – однако тех несчастных шесть виршей здесь на месте сыскать не могу. Или это удастся сделать моей жене и сотруднице, – она как раз находится в Праге, – или я сам отыщу эти стихи в библиотеке музея в Праге после 1 августа, когда привезу вам следующие семь листов. Тогда можно будет вписать стихи в гранки. Набор материала это не задержит.

7. Наконец у меня еще одна болезнь. Говорил я об этом когда-то с Павлом (Прокопом. – Г. Ф.), он согласился со мной и ответил, что и он намерен это исправить, но осуществить не смог. Я говорю об оформлении абзацев. Думаю, что теперешняя практика, когда нет пробела, очень затрудняет чтение, потому что абзацы сливаются. Это плохо в художественной прозе, а в теоретическом очерке – прямо катастрофично. Поэтому предлагаю хотя бы в работе Сабины завести отступы. Разумеется, это лишь предложение. Если у Вас имеются какие-либо более серьезные причины в пользу сохранения существующего оформления, то я подчиняюсь.

8. На этом заканчиваю свою длинную канитель и прошу вас любезно написать (Войтеху Тихота, Хотимерж, п/о Осврачин), удовлетворены ли Вы тем, что я Вам послал, и какие замечания у Вас имеются.

9. Выполняю также просьбу своей отсутствующей в данное время сотрудницы и шлю Вам от ее имени много приветов, к ним и я сердечно присоединяю свои.

Ваш Ю.

Хотимерж, 11. VII.40».

Я привезла Юлеку «Пражскую вечернюю газету» и «Светы». Оба эти издания сохранились. Кроме того, я нашла в музейной библиотеке материал, который нам нужен был для работы над Сабиной. Благодаря этому Юлек 15 июля 1940 г. смог написать товарищу Прокоповой:

«Уважаемая госпожа. В связи с тем, что моя сотрудница возвратилась из Праги своевременно и привезла из музея точные тексты некоторых цитат, которые мы здесь в деревне не могли найти, посылаю срочно соответствующие поправки и дополнения. Таким образом, теперь у вас имеется полный и окончательный перевод…» Фучик опять подписал: «Тихота».

Еще четырнадцать дней мы усердно и спокойно работали, но потом настал роковой день, понедельник 29 июля 1940 г. Я очень живо помню каждую подробность того солнечного летнего дня. Целый день мы были в холле. Я переводила, Юлек с раннего утра переписывал на машинке свои комментарии. Иногда он прекращал работу и задумывался. Подперев левой рукой подбородок, Фучик смотрел на холмы, вырисовывавшиеся на горизонте, а через минуту снова выстукивал четырьмя пальцами одну буковку за другой. Иногда я отрывала его, когда искала наиболее подходящее чешское выражение, либо натыкалась на занимательный курьез. Он и сам прерывал работу, если вдруг слышал, как мама брала в руки пустые ведра, чтобы принести воды из колодца. Юлек тут же вскакивал и отбирал ведра. Он не мог видеть, когда мама, Либа или я носили из колодца воду. «Для меня это тренировка, и я люблю физические упражнения, а для вас – каторжная работа», – уверял он.

В полдень, когда солнце покинуло наш холл, Юлек встал, потянулся и сказал: «Густина, а что, если бы мы прошлись в лес?» Ему не пришлось повторять это дважды.

Мы вышли в сад по каменным ступеням, между которыми я, Либа и Вера заботливо выпололи каждую травинку, потому что маме нравилось, когда лестница была чистой, дошли до «рощи Юлиуса» – четырех серебристых елок, – оттуда к низкой калитке, открыли ее и очутились за гумнами. Взялись за руки и направились к неглубокой ложбине мимо молодой березки. Ее мелкие листья постоянно вздрагивали, словно переговаривались с ручейком, протекавшим возле самых ее корней. На полях ровными рядами стояли копны ржаных снопов, колосья трещали, как кофе при жарении. Солнце стояло уже над вершиной горь? Черхов.

– Когда мы туда еще взберемся? – вздохнула я.

– Ну, мы еще там вдвоем не раз потопаем, – уверенно ответил Юлек.

Его слова прогнали злость и огорчение, которые я испытывала при взгляде на места, которые Гитлер у нас украл.

Мы вошли в лес. В нем царил мягкий сумрак и приятный холодок. Отовсюду, куда мы ступали, на нас поглядывала как бы покрытая инеем черника. Юлек заговорил о Сабине. Он хотел бы на примере Сабины показать, что настоящий борец за свободу несет огромную ответственность за каждый свой шаг. Враги подстерегают малейшие его ошибки, чтобы использовать их для дискредитации идей, которые проповедует борец за свободу. Настоящий воин за свободу человечества должен всегда помнить об идее, за которую воюет, и в согласии с ней поступать и в личной жизни. Если Сабина говорит: «Я, человек свободы, оцениваю добродетель иной мерой», то эта мера должна быть на самом деле иной – более строгой, ибо этой строгой мерой меряют также недостатки борца.

Мы гуляли по лесу. Юлек говорил о том, что год назад он не смог бы себе представить жизнь в этом захолустном уголке, вне Праги, без театра и кино. А теперь эта деревушка мила его сердцу. Я тоже полюбила Хотимерж, потому что ее любил Юлек.

Вдруг Фучик увидел на ветвях белку. Зверек, услышав нас, притаился. Застыли и мы. Кто дольше выдержит? Я сделала шаг, и белочка молниеносно исчезла.

Когда мы возвратились из леса, у нашего палисадника на маленькой площадке ребята играли в футбол. Мы остановились посмотреть. Один из футболистов задорно крикнул Юлеку:

– Идите к нам в судьи!

И Юлек пошел. Он бегал вместе с мальчишками и отсчитывал голы.

Затем к нам подошел староста. Юлек оставил ребят, мы поздоровались, поговорили и пошли к калитке. Мама встретила нас словами:

– Я рада, дети, что вы уже дома. Мне здесь одной как-то грустно.

В тот день у нас действительно было необычно тихо. Отец все еще лежал в Пльзеньской больнице, Либа с детьми также отсутствовала, а Вера в это лето в Хотимерж почти не показывалась. В то время она находилась в городе Бланско, в Моравии. Наш покой был неожиданно нарушен звонком у калитки. Мы насторожились. Через минуту