Ослепительный нож - Вадим Полуян

- Евушка!

Убрав ногою сено с земляного пола, она поставила светец, присела перед узником.

- Василиус!

Немного помолчали, глядя друг на друга.

- Такая ж красота, - заговорил он грустно, - ненаглядная! Снишься еженочь. А въяве уж не свидимся. Да и яви почти вовсе не осталось для меня.

- Я тебе сейчас не снюсь, Василиус, - сказала Всеволожа. - Я наяву к тебе пришла.

Он шуршал сеном в поисках её руки. Нашёл. Погладил у запястья. Внезапно и порывисто припал к поглаженному месту, прильнул губами…

- Простишь ли, Евушка, обиду, нанесённую тебе? Простишь ли? Сам был в горе. Отступник от своей любви всегда несчастен. Мне даже объясниться не было позволено. У матушки-разлучницы вымаливал в ногах. Всё было тщетно. Теперь-то поздние слова: жизнь позади, смерть на пороге. Однако не так тяжко будет умирать с твоим прощеньем, Евушка.

Боярышня, тихонько отнимая руку, пообещала:

- Найду силу добиться облегченья твоей участи, Василиус.

Бывший великий князь понурился.

- Вотще, вотще… Не трать себя без пользы. Я обречён на умерщвление. Понеже, будучи жив, восстану из оков, из каменных мешков, из тесного темничного ничтожества, как эта птица, называемая… называемая… Тьфу, леность окаянная! Забыл, как эта птица именуется.

Евфимия тихонько, будто на занятии отцовом, подсказала:

- Феникс.

Оба памятливо поглядели друг на друга и улыбнулись.

Страж поскрёб дверь.

- Тебе пора? - вздрогнул Василиус.

- А знаешь, - попыталась Всеволожа сбросить груз с души, - матушка твоя лучших наших слуг сгубила. Шиши, оплаченные ею, подстерегали и хватали их в пути, а мясники Ефрема Картача запытывали до смерти. Ты ведал?

Низвергнутый великий князь, пристально глядя ей в глаза, тряс головой.

- Прощай, моё несбывшееся счастье, Евушка! Со сладкой мыслью приму смерть. Этой последней мыслью будет твоё имя…

Пройдя за приставом по переходу к противоположной повалуше, Евфимия вошла и увидала два жёстких ложа, голый пол и масляный светец на нём, чуть брезжущий. На ложах друг против друга сидели Софья с Марьей Ярославной. Обе изумились ей, как привидению.

- Ты? - дёрнулась лицом Витовтовна. - Зачем?

- Ой, матушка, - вскочила Марья, - я просила братца умолить Офимьюшку взглянуть на наши страсти и припасть к ногам отцовым. Ведь боярин Иоанн в чести у Юрья Дмитрича. Теперь не верю, что пришла! - Она сама упала на колени перед Всеволожей, обхватила её ноги. - Не попомни зла! Приди на помощь! Ежели бы ты была на моём месте…

- Я на твоём месте не была бы, - перебила Всеволожа жалкую толстуху Марью. - Не взбреди на ум твоей свекрови нарушить клятву, не было бы никакой усобицы. И вас бы нынче в тараканьем доме не было.

Тут Софья поднялась.

- Встань, Марья. А ты, - метнула она колкий взор в Евфимию, - забудь мечтать о прежнем. Я изначально не желала иметь тебя невесткою. Лгала по крайней надобности. Надобность отпала, ложь отринута.

Евфимия при этой откровенности оперлась спиной о стену.

- Стало быть, отец был прав, тебя возненавидя. Уж коль пошло на прямоту, покайся в смерти Елентея и других…

- Покаяться? - Витовтовна уставилась на Всеволожу глаза в глаза. - Ведь ты с приспешницей убила Картача, когда он стал для вас опасен. Я же после измены Иоанна видела в тебе опасность и вовремя стремилась вскрыть её, а зло предупредить.

- Меня посылывала к батюшке с примирными речами и мне не верила? - пыталась объясниться Всеволожа.

- Не верила, - призналась Софья. - Не верю и теперь. Гляди, как мы сидим за приставами. Перескажи отцу. Порадуйтесь обое. А тебе, трусиха, - обернулась она к Марье, - кто велел к врагине за помогой посылать? Немощный твой дух велел?

Евфимия, стуча зубами, пошла к двери. При выходе с трудом произнесла:

- Из вас троих ты, бывшая государыня моя, одна достойна смерти. Да жаль, твоя судьба неотделима от сыновней.

Бунко, метавший по-простолюдински зернь за пристава, уступил ему место за столом. Евфимия, укутанная понкой, идя за Карионом, услышала короткий разговор:

- Кто эта жонка, Семён Яма?

- Тебе всё знать да ведать! Должно, великокняжья сродница. А ты видал - молчи!

Луна сияла на дворе, словно ночное солнце. Небо очистилось. Ветер направлял пушной колдунчик на шесте в сторону Москвы-реки.

- Довольна ли, Евфимия Ивановна, походом? - спросил Бунко.

- Послушала другую сторону, - задумчиво, как бы самой себе, ответила боярышня, - а здесь, - уткнула палец в лоб, - узла не развязала.

Простились во дворе монастыря.

Очнулся дремлющий Кумганец и погнал Каурку на другой конец Кремля к дому Мамонов.

Ворота без расспросов отворяла дева в полотняном покрывале, подвязанном у подбородка.

- Въезжай, боярышня Евфимия!

Выйдя из кареты во дворе, гостья узнала Богумилу. Невзрачнейшая из лесных сестёр девка-чернавка, угадывавшая, как амма Гнева уставляла лучины на полатях, сейчас угодливо держала дверцу кареты.

- Вот так встреча! - обрадовалась Всеволожа. - Ты не иначе воротницей служишь у Акилины свет Гавриловны?

Богумила улыбнулась.

- Нынче у аммы Гневы девичья челядь. Я, Полактия, Власта и Янина к ней явились по понадобью. Вот углядела сквозь ворота, что ты едешь, и отворила.

11

Набаты били, как колокола. Огромнейшие барабаны буйволовой кожи сзывали московлян к великокняжескому терему. Не всех пускали в Кремль, по выбору. И всё же людства собралось у Красного крыльца премного. Не толпа, а глота, говоря по-древнему. Евфимия ждала боярыню Мамонову, сидя у себя в одрине, как на иглах. Вся приодета с помощью Полагьи. На голове девичья кика с рисками. А вместо летника по случаю неведрия - распашная телогрея, с длинными до подола рукавами, отделанная кружевом, застёгнутая спереди от ворота до низу тридцатью пуговицами.

Боярышню задерживало опоздание Мамонши. Накануне, после свиданья с узниками, договорились отыскать средство, чтобы одолетель подобрей был к сверженному, не велел казнить, а велел миловать. Амма Гнева обещала принести. Набаты уже бьют. Вот-вот пленных приведут ко Красному крыльцу всем напоказ. Однако Акилины нет как нет. Евфимия покусывает губы, смыкает-размыкает тонкие персты. Улавливает ухом лёгкие шаги по переходу…

Уф, наконец-то отворилась дверь. Вот и амма Гнева!

- Прости, мой свет. Такая толчея в Кремле! Колымага двигалась улиткой.

- Что принесла? - вскочила Всеволожа. Боярыня достала из-за занавески сарафана плоский чёрный камень. Он как раз пришёлся в её почти мужскую, крупную ладонь.

- Потрогай-ка. Это добряш-камень. Из земли арабской. По-татарски именуется «камык».

Евфимия тихонько переняла его и ощутила теплоту. Приятное, покойное тепло перешло в руку, растеклось по телу.

- Отчего целит сей камень?

Акилина дотронулась до гладкой черноты, как бы жалея расставаться с ласковым предметом.

- Целба его от разных хворостей. А главное, от внутреннего зла, во власти коего порою совершаешь неслйчные твоему нраву, студные поступки. Иди и подари тому, в чьей воле нынче судьба поверженных.

Проходя с Мамоншей через столовую палату, боярышня увидела своих лесных знакомок Власту и Полакию.

- Моя охрана! - обняла их амма Гнева. - Богумилу и Янину не взяла, оставила кормить и обиходить Андрея Дмитрича. Он с головой ушёл в свои занятия. Даже отказался к Красному крыльцу идти, поздравствоваться с новым государем. А ты ступай. Мы обождём.

- Девичник сотворим у Усти, твоей племяшки, - тонким голоском вмешалась Власта.

- Насовсем ушли из леса? - полюбопытствовала Всеволожа.

Полактия, понурив непроницаемый восковой лик, произнесла:

- Нам тут не место. Окончим краткое соборование с аммой Гневой и снова в лес.

Кумганец с трудностями довёз Евфимию до плотных цепей бердышников, что окружили Великокняжескую площадь. Охранышей из челяди отцовой она не озаботилась позвать с собой. Как пробраться к Красному крыльцу одной?

- Моя вина, - сказал Кумганец. - Сам сопроводил бы, да коней оставить боязно.

Евфимия стояла на подножке в тягостном раздумье. И вдруг - знакомое лицо богатыря с ней вровень. Хотя тот стоит пониже, на земле.

- Небось, боярышня! Дай руку…

- Ядрейко!.. Ты откуда? Куда сбежал?

Он не ответил. Помог бывшей госпоже левой рукой и заработал кулаком десницы:

- Ат-вали!..

- Ядрейко! У нас нет конюшего. Ты для чего исчез? - еле поспевала за ним боярышня.

- Орла подбили, орлица улетела, сокол взвился в облака, - оскалился, оборотясь, Ядрейко.