Ослепительный нож - Вадим Полуян

Она увидела в неверном свете бревенчатые сени. На стене висел оскард, рогатая, как будто ляховицкая, секира, о каких рассказывал бывавший в Кракове отец. А на полу лежал в кровавой луже… конечно же… бородка клинышком, лицо сухое… конечно же, это боярин Симеон Феодорович, это Морозов с рассечённой грудью… В дверях будто бы Шемяка с искажённым ликом. А кто склонился над убитым?.. Вот распрямился, отирает меч… Это Васёныш! - чуть не вскрикнула Евфимия. И тут же вспомнила недавние слова отца: «Нацелил устье своего меча не на врага, на недоумка Морозова»…

Боярышня одним дыханием задула чадящую свечу.

- Полагья! - приотворила она дверь.

- Почему вы ничего не говорите? - наступала Устя. - Почему Офима загасила свечку? Почему так неприятно пахнет?

- Отведи её в мою одрину, - приказала боярышня Янине.

Потемневшая лицом колдунья обняла княжну, почти насильно повлекла с собой.

- Идём, идём, сердечко! Волхвование не удалось… Тут же после них вошла Полагья.

- Выплесни и закопай, - сказала госпожа, указывая на макитру. - Перстянку же сожги, не прикасаясь.

В когдатошней одрине постригшейся сестры Анисьи боярышня нашла чёрную понку и накинула, глухо подвязав под подбородком. Глянула в окно: смеркается. Сапожки-чёботы сменила на простые башмаки. Подошла к своей одрине, прислушалась за дверью. Там вскоре бормотание Янины сменилось тишиной.

Когда полячка вышла, Евфимия тихонько попросила:

- Сопроводи до дома Таракана.

- Тебе он ведом?

- Ведом.

- А понадобье?

- Предотвратить убийство. Янина покачала головой.

- Что предначертано, нам не перечеркнуть. Однако же пойдём, коль приглашает совесть.

- Что Устя? - беспокоилась Евфимия.

- Усыпила бедную. Пусть отдохнёт. Её ждёт жертвенная жизнь.

- Как ты сказала? Жертвенная? - испугалась Всеволожа. - Почему знаешь?

- По страждущим глазам, - тянула её за руку Янина. - Идёшь ты или нет?

Пошли к чёрному ходу. Огородом, потайной калиткой, отпертой хозяйским ключом, вышли на зады усадьбы.

Оказавшись в узком кривом проходе меж двумя тынами, боярышня припомнила ту ночь, когда бежала из дому. И страшно стало, как тогда. Зато теперь не растерялась, куда идти. Уверенно вела Янину переулками да тупиками. Вот и подпёртый сваями Заруб с крутеньким спуском к Москве-реке. Вот и подворье Кирилло-Белозерского монастыря. Напротив Афанасьев монастырь. За ним хоромы Таракана, занятые Морозовым.

Сегодня Всеволожа не с начальником кремлёвской стражи, а с несведущей Яниной. Поэтому не стала подходить заулком к глухой калитке, что было ближе. Там не достучишься. У главных-то ворот стучали до разогрева колотушки.

- Кто? - раздался дурной голос, коим лишь во сне кричат.

- К боярину Морозу от Иоанна Всеволожа, - ответила Евфимия как можно басовитее.

Смурый страж повёл их к терему с большим подклетом, где на сей раз оконце не светилось. Повёл к сеням, что выходили внутрь Кремля. Их узкое высокое окошко источало жёлтый свет.

- Господин, должно быть, там…

Боярин, будто заточенник, мерил сени, шагая из угла в угол. На нём был долгополый опашень с широкими короткими рукавами. Удивясь нечаянным гостьям, он глянул из-под седых бровей.

- Каким ветром вас занесло? Ты вроде дочка Ивана Дмитрича, боярышня Всеволожа. А ты?

- Она моя девушка, - сказала Евфимия о Янине.

- Чем я, старик, обязан посещению таких молодиц? - чуть улыбнулся боярин, как бы отвлёкшись от тайных дум.

Всеволожа приблизилась.

- Оберегайся, Симеон Феодорович. Васёныш ищет тебя убить.

Морозов приоткрыл рот, да так и застыл, не находя слов.

- Слышал я, - молвил он наконец, - умна дочь Ивана Дмитрича, чрез меру умна. А теперь не верю.

- И не верь, боярин, - согласилась Евфимия, - Только оберегай себя.

- От кого? - переставал собой владеть мрачный пред тем Морозов, - Ежели верно истолковал твои слова, от Косого? Да ты, случаем, не рехнулась, умница? Где взяла эти вздоры? Сама измыслила?

Евфимия огляделась. Ни на одной из стен сеней не узрела рогатой ляховицкой секиры.

- Где висит твой оскард, Симеон Феодорович? - спросила боярышня.

- Мой оскард висит в Набережных сенях, - ошалело глядел на неё боярин. - А тебе почём знать о нём? Ты у меня впервой.

Тут Евфимия вспомнила, что хоромы Таракана о двух сенях, вторые сени глядят по-над крепостной стеной на Москву-реку, отчего называются Набережными сенями.

- Там… вот там… - начала она.

- Да чего же мы тут стоим? - спохватился Морозов. - Пройдемте в гостевую палату, я вас клюквенным морсом попотчую…

Он провёл девиц во внутренние покои, усадил на скамье с бархатным полавошником, расшитым цветами, зажёг на поставце шандал о шести свечах. . - Авксентий! - кликнул он слугу.

Однако вместо Авксентия отозвался очень знакомый боярышне голос с противоположной стороны хором:

- Семён Фёдорыч, выдь на миг!

- Боже! Это Васёныш! - вскочила она, сложив ладони под подбородком.

- Ну и что ж, что Косой? - усадил её обратно Морозов. - С деловой срочной речью пришёл ко мне. Только пошто через Набережные сени? Ну, да я скоро. Морс вам принесут немедля. Погостюйте у вдовца малую минуту.

- Не пускай его туда, - шепнула Всеволоже Янина.

Боярин погрозил ей пальцем, а Евфимии кивнул.

- Я тотчас…

Ведалица бросилась вперёд, заслонила собою дверь, старик же, как дорогую игрушку, бережно убрал с дороги маленькую гостью и вышел.

Янина бросилась к Всеволоже.

- Говорила же, предначертанного не перечеркнуть!

Евфимия решительно последовала за Семёном Фёдоровичем. Мысль ещё у неё мелькнула: тихо впереди, стало быть, речь мирная, ложная тревога… Позади следовала Янина. Появился и челядинец в зипуне до колен, видимо, Авксентий.

Вдруг всех приковал к месту полный ненависти вопль Косого:

- Ты сгубил нашего отца! Ты злодей, крамольник! И… стук, будто уронили беркушку ржи.

- Кто вы, боярышни? Что там сталось? - лепетал Авксентий позади.

Стоя в дверях, Евфимия видела только часть сеней: стену, где висел рогатый оскард, противоположные двери, в коих мелькнул испуганный лик Дмитрия Шемяки. Васёныш показался спиной, когда покидал с братом Набережные сени.

Евфимия не сразу вошла. Она стояла под впечатлением глаз Шемяки, встретившихся с её глазами. Потом увидела Морозова на полу с рассечённой грудью и услышала жалобный вой Авксентия:

- Лю-ю-ю-ди-и-и!

Янина деловито склонилась над телом и, удостоверившись, опрометью побежала из сеней, таща за собой боярышню.

- Погоди… Помощь не нужна ли? - упиралась Всеволожа.

- Мёртв он, мёртв!

Минуя низкую калитку со стороны заулка, куда месяц назад входила с Карионом, Евфимия схватила за плечо Янину.

- Отворена!

Тот самый страж, что их впускал, теперь исследовал калитку, то поднимая, то отводя фонарь.

- Думал, попритчилось, а въяве… Непрочный внутренний запор был сбит.

- Боярина убили, - сказала трепетавшая Янина. Старик выронил фонарь.

- Те двое, двое… Их кони были тут, в заулке! - причитал он, бежа к дому.

Евфимия со спутницей вернулись на усадьбу Всеволожей, когда стемнело. А темнеет летом поздно. Хоромы спали. Лишь отцово окно светилось. Дочь, постучав и получив соизволение, вошла. Иван Дмитрич оторвался от своих писаний.

- Не спишь?

- Ты тоже полуношничаешь, батюшка?

- Готовлюсь доложить заутро государю, как отвести беду…

- Не поздно ли? - И дочь, набрав полную грудь воздуха, оповестила: - Только что Шемяка и Косой убили Симеона Фёдорыча Морозова.

13

Полагья собирала вещи. Каждую называла вслух. А Евфимия заносила всё в длинный бумажный свиток, как имена в синодик. Кумганец доставлял коробья к подводам. Из открытого окна видно и слышно было, как новый конюший Олфёр Савёлов распоряжался каретниками и возницами, готовясь к длительному пути.

- Пояс большой с жемчугами, - перечисляла Полагья, - пояс сердоничный, окован золотом, два чума золотых больших, два чума поменьше, кожух жёлтый, объярекный, два кожуха с алмазами, бугай соболий с наплечками…

На сердце Евфимии - тяжесть от прощания с Устей. Позабытую женихом невесту отослали в Тверь к матери. Слёзы в два ручья, причитания - всё было накануне. А в день отъезда княжна обледела, как крещенское изваяние на краю Иордани. Казалось, вот-вот случится с ней обумор, когда дева падает навзничь, закатив очи. Однако, Бог миловал, обошлось. Каково-то будет влюблённой Усте в строгой женской обители, где клади да клади поклоны, а мечтать о мирском не смей. Не понудила бы неудачницу инокиня-матушка надеть клобук…